Семирамида. Золотая чаша

В тот момент Иорам, царь Израиля, осаждал город в Галилее. При нем также находился его племянник и царь иудейский Ахазия.

«…Иорам, царь Израиля, был ранен стрелой, и бросившийся ему на помощь Ахазия тоже был ранен стрелой, но легко. Укус же Иорама оказался настолько болезненным, что царь был вынужден оставить войско и вернуться в Изреель. Однако снимать осаду с Рамы Галилейской^{17} Иорам не захотел и поручил своему военачальнику Иегу, служившему еще его отцу Ахаву, взять город, захваченный Бен-Хададом.

Не могу сказать наверняка — то ли сирийцы вошли в сношения с Иегу, то ли, как утверждают перебежчики, сохранившие верность Иораму, некий помешанный, названный Елисеем, явился к военачальнику израильтян и склонил его к мятежу, — только в сердце военачальника вспыхнула жажда власти. Он собрал воинов и открыто высказал обиду на Иорама и его мать Иезевель, оттеснившую их прежнего бога Яхве от толп самаритян и заставившую их поклониться чуждому Бэлу. Иегу воззвал к мщению, и воины поддержали его.

Хотя мятежник и проявил в нужную минуту находчивость и решимость, но коварства и жестокости у этого грубого солдафона оказалось куда больше, чем мудрости и справедливости. Впрочем, будь Иегу другим человеком, вряд ли он отважился восстать против своего господина, ведь жажду сердца он утолил кровопролитием и насилием.

Армия провозгласила Иегу царем, и узурпатор дал приказ задерживать всякого, кто мог бы передать весть о мятеже Иораму. Сам же отправился на встречу с Бен-Хададом. Согласившись оставить город и еще с десяток захваченных сирийцами поселений в руках владыки Дамаска — пусть бы ему подавиться такой добычей! — Иегу вскочил на коня и, окруженный отрядом приспешников, помчался в Изреель. Переправившись через Иордан и покрыв почти без остановок путь, равный двум дневным переходам, узурпатор достиг цели.

Караульный на израильской стене еще издали увидел столб пыли, поднятой несущимся отрядом. Он поспешил к царю, и Иорам приказал выслать всадника навстречу — ему не терпелось узнать, с какой вестью едет отряд. Но посланный не вернулся, как не вернулся и второй, отправленный вдогонку. Между тем дозорный уже догадался, что во главе отряда едет Иегу; он узнал его по неистовой быстроте, с какой тот гнал лошадь. Царь решил, что в лагере что-то стряслось и, не подозревая заговора, сел в свою колесницу и выехал за ворота; за ним, тоже на колеснице, поспешил и Ахазия. „Мир ли, Иегу?“ — в тревоге спросил Иорам. „Какой мир, — грубо ответил тот, — при распутстве матери твоей Иезавели и ее волхованиях?“

Иорам по тону ответа мгновенно понял, что произошло. Он хлестнул коней и бросился назад в крепость, крича своему союзнику: „Измена, Ахазия!“ Но тут его сразила стрела, метко пущенная Иегу, и тело царя повисло на колеснице. Вождь заговорщиков приказал бросить его на земле, а сам устремился в погоню за иудейским царем. Как член семьи Ахава, тот также был обречен. Солдаты долго преследовали Ахазию и, хотя он скрылся, они успели смертельно ранить его. В Иерусалиму царя привезли уже мертвым.

Между тем Иегу вступил в Изреель. Он не встретил никакого сопротивления; армия была далеко и к тому же подчинилась ему. Народ не собирался вступаться за вызывавший всеобщее презрение дом Ахава.

Иезавели уже донесли о гибели сына. Она поняла, что все кончено, и, надев свои лучшие одежды, подвела глаза, украсила волосы и стала у окна. Когда Иегу въехал во двор, она встретила его насмешками и назвала „убийцей господина своего“.

„Кто за меня?“ — крикнул рассвирепевший Иегу и, увидев в окне евнухов царицы, дал им знак. Слуги столкнули свою госпожу вниз, и Иезавель замертво упала под копыта коней. Мятежники же вошли во дворец полными хозяевами и устроили пир в честь своей победы.

Так Бен-Хадад с помощью Иегу добился всего, о чем мечтал — ниспроверг силу Израиля и Иудеи, а также взял богатую добычу. Полный достоинства, он победителем вернулся в Дамаск, и народ, о великий царь, долго не прощавший ему дани, которую сириец был вынужден собрать в твою пользу, оттаял.

Глядя на толпы ликующих горожан, пустившихся в пляс вокруг храма бесстыдной Ашерту, я решил, что небесная благодать и народная любовь способны оградить Бен-Хадада от превратностей жизни.

Я ошибся, о светоч Ашшура!

Смертному нет спасения от козней злых людей! Человеческая подлость безмерна, и удивляться ей у меня уже нет сил.

Наказанием за доверчивость явилось невольное соучастие в жестоком злодействе, в котором я оказался замешан помимо своей воли. Прозрение всегда запаздывает, поэтому вся надежда на тебя, великий царь! Не дай врагам посмеяться надо мной, не позволяй храмовому ослу прикоснуться ко мне, ибо я не сосуд мерзости, но человек, и мне будет больно.