Сен-Мар, или Заговор во времена Людовика XIII

— А ты куда суешься, старый служака? Плачешь! — сказал ему хозяин.

— Аминь, — прогнусавил кто-то у входа в палатку.

— Право же, сударь, вы лучше спросите это у Серого Преосвященства, который пожаловал к вам, — ответил преданный слуга, указывая на Жозефа.

Тот вошел, сложив на груди руки и смиренно кланяясь.

— А, так вот кому суждено… — прошептал Сен-Мар.

— Я, может быть, некстати? — вкрадчиво спросил Жозеф.

— Может быть, очень даже кстати, — ответил Анри д Эффиа, взглянув на де Ту. — Что вас привело сюда, отец, в столь поздний час? Какое-нибудь богоугодное дело?

Жозеф почувствовал в этих словах неприязненность; в душе его всегда таилось про запас несколько дурных мыслей в отношении людей, к которым он подходил, а в уме — столько же уловок, чтобы выпутаться из затруднительного положения; в данном случае он понял, что цель его прихода разгадана и сейчас не время втираться в доверие. Поэтому он сел возле койки и довольно холодно проговорил:

— Я пришел, сударь, чтобы по поручению кардинала-генералиссимуса переговорить с вами насчет двух испанцев, которых вы взяли в плен; его высокопреосвященство желают как можно скорее получить о них сведения; я должен повидаться с ними и допросить. Но я не рассчитывал, что застану вас еще бодрствующим, а только хотел, чтобы ваши слуги провели меня к ним.

После обмена натянутыми приветствиями было приказано ввести пленных, о которых Сен-Мар почти что позабыл. Они вошли; один был с непокрытой головой, черты лица его казались подвижными и немного дикими: это был солдат; другой кутался в коричневый плащ, а мрачное непроницаемое лицо его было затенено широкополой шляпой, которую он не снял: это был офицер; он заговорил первым, не дожидаясь вопросов:

— Зачем вы подняли меня с соломы и помешали спать! Чтобы освободить или повесить?

— Ни для того, ни для другого, — ответил Жозеф.

— А тебе что от меня надо, бородач? В крепости я тебя не заприметил.

После этого любезного вступления потребовалось некоторое время, чтобы растолковать иностранцу, по какому праву капуцин может подвергнуть его допросу.

— Ну хорошо, — сказал наконец испанец, — что же тебе от меня надобно?

— Я хочу узнать ваше имя и откуда вы родом.

— Имени своего я никому не называю, а что касается того, откуда я родом, то с виду я испанец, а может быть, я и не испанец, ибо испанец никогда не бывает испанцем.

Отец Жозеф обернулся к Сен-Мару и де Ту:

— Если не ошибаюсь, я где-то уже слышал этот голос. Он говорит по-французски совсем чисто; но сдается мне, он намерен говорить с нами загадками, как на Востоке.

— На Востоке? Вот именно, — подхватил пленник. — Испанец — восточный человек, это турецкий католик; кровь в нем либо бурлит, либо томится, он либо лентяй, либо труженик; равнодушие приводит его к рабству, пыл — к жестокости; он коснеет в невежестве, привержен предрассудкам и поэтому не хочет других книг, кроме божественных, других хозяев, кроме тирана; он покоряется закону костра, властвует по закону кинжала, вечерами засыпает в вопиющей нищете, пестуя свой фанатизм и мечтая о преступлении. Кто же он такой, господа? Испанец? Турок? Догадывайтесь сами. Вы, кажется, воображаете, что я остроумен; я вижу, вы меня слушаете. В самом деле, господа, я могу продолжить свою мысль; например, перейдя в область чисто физическую, я мог бы сказать: у него лицо мрачное, продолговатое, глаза черные с миндалевидным разрезом, брови жесткие, рот подвижный и печальный, щеки загорелые, худые и морщинистые; голова у него бритая, покрыта платком, завязанным в виде тюрбана; он целый день проводит лежа или просто стоит под жгучим солнцем, неподвижно, молча, покуривая дурманящий табак. Кто же он такой? Турок? Испанец? Вы удовлетворены, господа? По-видимому, да; вы смеетесь; а чему вы смеетесь? Рассказывая вам все это, я не смеялся; видите — лицо мое печально. А может быть, потому, что мрачный пленник вдруг стал болтать без удержу? Ничего, пустое! Я мог бы и не то вам рассказать, друзья мои, и даже оказать вам кое-какие услуги. Пустись я в веселые побасенки, поведай я вам, например, о том, как некий священник, перед тем как приступить к богослужению, осудил на смерть несколько еретиков, а когда его во время мессы побеспокоили, попросив дальнейших распоряжений, он в ярости закричал: «Всех убейте, убейте всех!» — вы тоже рассмеялись бы, господа? Нет, не все! Вот этот господин, например, стал бы покусывать ус и губы. Конечно, он мог бы возразить, что поступил разумно и что не следовало отвлекать его от благоговейной молитвы. Ну, а если я добавлю, господин де Сен-Мар, что он целый час прятался за холстом вашей палатки и явился сюда не ради меня, а с намерением устроить вам какую-то гадость, — что он на это ответит? Теперь, господа, вы удовлетворены? Побалагурил и могу удалиться?

Пленник выложил все это скоропалительно, как лекарь-шарлатан, и столь громким голосом, что Жозеф совсем одурел. Под конец он в негодовании вскочил с места и сказал, обращаясь к Сен-Мару:

— Как вы терпите, сударь, чтобы пленный, которого следовало бы вздернуть, разговаривает с вами таким тоном?