Сен-Мар, или Заговор во времена Людовика XIII

— Ах, Сен-Мар, Сен-Мар, где же ваше доверие ко мне? Разве вы не чувствуете потребности в нем? Доверие — первейшее условие истинной дружбы, такой, какая должна существовать между нами и какой жаждет мое сердце.

Голос Людовика звучал теперь ласковее; оглянувшись от него через плечо, фаворит смягчился, и лицо его приняло скучающее, покорное выражение: он приготовился слушать.

— Сколько раз вы обманывали меня! — продолжал король.— Могу ли я доверять вам? Не с дамскими ли угодниками и вертопрахами встречаетесь вы у этой женщины? Не бывает ли там и других куртизанок?

— Нет, клянусь богом, сударь! Я часто езжу туда с моим другом, туренским дворянином по имени Рене Декарт.

— Декарт?! Знакомое имя; да, это офицер, отличившийся при осаде Ларошели, он еще сочиняет что-то; он известен своим благочестием, но связан с вольнодумцем Дебаро. Уверен, что вы видитесь там со многими людьми, с которыми вам не пристало водить компанию, со всякими проходимцами без роду без племени. Ну-ка, скажите, кого вы видели у Марион Делорм в последний раз?

— Бог мой, я едва помню их имена, — ответил Сен-Мар, задумчиво глядя вверх.— Иногда я даже не спрашиваю, как кого зовут… Это прежде всего некий де Гроот или Гроций из Голландии.

— Знаю, он друг Барневельда и получает от меня содержание; я был к нему весьма расположен, но карди… но мне сказали, будто он ярый кальвинист…

— Потом один англичанин, Джон Мильтон; этот молодой человек остановился в Париже по пути из Италии в Лондон; он все больше молчит.

— Неизвестен, совершенно неизвестен, но уверен, это какой-нибудь реформат. Ну, а кто там был из французов?

— Молодой человек, который сочинил «Цинну» и был трижды отвергнут Высокой Академией, он весьма обижен, что вместо него избран дю Рийе. Зовут его Корнель…

— Ну вот видите! — воскликнул король, скрестив руки и глядя на Сен-Мара торжествующе и укоризненно.— Что это за люди, скажите на милость? Разве в таком кругу вам надлежит вращаться?

Сен-Мар был озадачен этим замечанием, задевавшим его самолюбие.

— Вы вполне правы, государь,— сказал он, подходя к королю,— но не так уж вредно провести час или два, слушая поучительные речи. Впрочем, там бывает и много придворных: герцог Буйонский, господин д'Обижу, граф де Брион, кардинал де Лавалет, господа Монтрезор, Фонтрай, а также люди, прославившиеся на литературном поприще — Мере, Кольте, Демаре, автор «Ариадны», Фаре, Дужа, Шарпантье, написавший «Киропедию», Жири, Бессон и Баро, продолжатель «Астреи»,— все они академики.

— Отлично! Вот наконец люди, поистине заслуживающие уважения! — вскричал Людовик.— Тут ничего не скажешь: от общения с ними можно только выиграть. Это достойнейшие люди, они пользуются доброй славой. Полноте, давайте помиримся, дитя мое, вот вам моя рука. Я разрешаю вам изредка бывать там, но не пытайтесь меня обмануть; как видите, мне все известно. Взгляните сюда.

С этими словами король вынул из железного сундука, стоявшего у стены, несколько объемистых тетрадей, исписанных мельчайшим почерком. На одной из них стояло имя Барада, на другой — Отфора, на третьей — Лафайета и, наконец, на четвертой — Сен-Мара. Отложив последнюю тетрадь, он продолжал:

— Полюбуйтесь, сколько раз вы меня обманывали! Вот перечень ваших проступков, я заносил их сюда день за днем целых два года, с тех пор как вас знаю; тут записаны все наши беседы. Садитесь.

Сен-Мар повиновался, вздыхая, и битых два часа терпеливо слушал краткое изложение того, что его властелин имел терпение записывать в течение двух лет. Он несколько раз прикрывал рот рукою, и мы все, конечно, сделали бы то же самое, случись нам ознакомиться с этими записями, которые были найдены в полном порядке после смерти короля рядом с его завещанием. Приведем лишь отрывок, которым Людовик XIII закончил свое чтение.

— Вот что вы сделали наконец седьмого декабря, три дня тому назад. Я говорил с вами о полете кобчика и о недостаточности ваших знаний по псовой охоте; я ссылался на «Королевскую охоту», сочинение короля Карла Девятого, утверждая, что стоит егерю натаскать собаку, как ее постоянно будет тянуть в лес, и не следует ни бранить ее ни бить,— она сама пойдет по следу; а чтобы собака хорошо преследовала дичь, надо приучить ее тщательно обнюхивать землю, не давая попусту рыскать по кустам и тропинкам.

И вот что вы ответили на мои слова (недовольным тоном, заметьте): «Ей-богу, государь, дозвольте мне лучше командовать полками, чем возиться с птицами и собаками. Уверен, что все подняли бы нас на смех, если бы узнали, чем мы занимаемся». А восьмого числа… погодите, да, именно восьмого, когда мы пели вместе вечерние молитвы у меня в спальне, вы с сердцем бросили молитвенник в огонь, что было кощунством; а сами сказали, будто нечаянно уронили его; грех, смертный грех! Вот видите, я подписал внизу «ложь» и подчеркнул это слово. Я же вам говорил, что меня не обмануть.

— Но, государь…