Сен-Мар, или Заговор во времена Людовика XIII

— Погодите, погодите. Вечером вы сказали, будто кардинал из личной ненависти велел сжечь на костре ни в чем не повинного человека.

— Да, я и теперь утверждаю это и готов доказать правоту своих слов, государь! Это величайшее преступление кардинала, которого вы не решаетесь лишить своей милости, хотя он и доставлял вам много горя. Я все видел, все слышал в Лудене: Урбен Грандье был по сути дела не казнен, а убит. Государь, поскольку здесь имеются Мемуары, написанные вашей рукой, взгляните, какие доказательства я приводил вам тогда.

Отыскав страницу, повествующую о поездке Сен-Мара из Перпиньяна в Париж, Людовик внимательно прочел весь рассказ.

— Какой ужас! — воскликнул он.— Как мог я позабыть все это? Ясно, этот человек околдовал меня! Ты мой единственный друг, Сен-Мар. Какой ужас! Мое царствование запятнано этим преступлением. Кардинал велел перехватить все послания дворянства, не допустил до меня нотаблей, которые прибыли со всех концов страны. Сожжен, сожжен заживо! Без доказательств! Из мести! Безвинно оклеветанный человек, целый народ напрасно взывал ко мне; а теперь меня проклинает семья погибшего! Боже мой, как несчастны короли!

При этих словах Людовик отбросил от себя тетради и заплакал.

— Как прекрасны слезы, которые вы льете, государь! — воскликнул Сен-Мар с искренним восхищением.— Как жаль, что вся Франция не видит их вместе со мной! Она была бы поражена этим зрелищем, с трудом поверила бы своим глазам.

— Франция была бы поражена?! Так, значит, она меня не знает?

— Нет, государь,— чистосердечно ответил д'Эффиа,— никто вас не знает; и я сам часто обвинял вас в холодности, в безразличии ко всем и ко всему.

— В холодности, когда я умираю от горя! В холодности, когда я пожертвовал собою ради блага страны! Неблагодарный народ! Я все принес ему в жертву, вплоть до гордости, вплоть до счастья лично править им, ибо я не доверяю своей угасающей жизни; я передал скипетр человеку, которого ненавижу, передал потому, что его рука казалась мне сильнее моей руки; я терпеливо сносил зло, которое он мне причинял, полагая, что он делает добро моим подданным; я превозмогал свои рыдания, чтобы осушить их слезы; а теперь вижу, что моя жертва еще больше, чем я предполагал, ибо никто ее не заметил; меня сочли не способным управлять страной, потому что я был робок, сочли слабым, потому что я не доверял своим силам; но не все ли равно? — бог все видит и все знает.

— Покажите же Франции свое истинное лицо, государь; верните себе власть, захваченную другим? из-за любви к вам народ сделает то, к чему его не принудишь силой; возвращайтесь к жизни и снова взойдите на престол.

— Нет, нет, жизнь моя подходит к концу, дорогой друг; я уже не способен нести бремя верховной власти.

— Вы заблуждаетесь, государь, и это лишает вас сил. Время настало! Довольно объединять власть с преступлением и считать гениальностью их союз! Поднимите голос и возвестите миру, что вашим царствованием Начинается царство добродетели; и тогда враги, которых еще не погубил порок, падут от одного слова, исторгнутого из вашего сердца. Благость короля Франции может преобразить его народ, влекомый воображением и жаром душевным ко всему прекрасному, народ, готовый на любое самоотвержение! Король, ваш отец, управлял нами с помощью улыбки, чего только вы не добьетесь одной своей слезой! Благоволите только обратиться к нам.

Во время этой речи удивленный король то и дело краснел, покашливал и являл все признаки величайшего беспокойства, как, впрочем, и всякий раз, когда от него требовали решения; он чувствовал, что разговор принимает слишком серьезный оборот, и боялся его поддержать по своей природной робости; желая выйти из неприятного положения, он попытался прикинуться больным, беспрестанно хмурил брови и со страдальческим видом хватался за грудь; но то ли в порыве запальчивости, то ли решив все поставить на карту, Сен-Мар говорил и говорил, не давая себя смутить, с торжественностью, которая невольно внушала Людовику уважение. Чувствуя, что он прижат к стене, король пробормотал:

— Но, Сен-Мар, как я могу отделаться от министра, который за эти восемнадцать лет окружил Меня своими ставленниками?

— Он не так могуществен, как кажется,— возразил обер-шталмейстер,— по первому вашему знаку друзья кардинала превратятся в его злейших врагов. Старинная лига Князей мира существует, государь, и лишь почтение к выбору вашего величества не позволяет ей восстать против Ришелье.

— Бог ты мой! Так передай же им, чтобы они не стеснялись из-за меня; я им нисколько не мешаю; никто не обвинит меня в том, что я кардиналист. Если брат поможет мне заменить Ришелье, я с радостью это сделаю.

— Полагаю, ваше величество, что он сегодня же назовет вам герцога Буйонского,— все роялисты за него.