Сьенфуэгос

— Ладно! — в конце концов сдался дон Диего де Арана. — Всё равно это бессмысленно. Убейте всех!

Теперь зрелище показалось излишне кровавым даже Сьенфуэгосу, уже удовлетворившему свою жажду мести, и он с неохотой принял в этом участие, потому что одно дело — драться и умирать, а совсем другое — бессмысленная жестокость.

Педро Гутьерес, Кошак и еще пять человек затащили пленных на вершину высокой скалы и одного за другим сбросили в море, наблюдая, как акулы рвут их на части. Через несколько минут все было кончено.

С каждым убитым гаитяне испускали зычный и радостный крик, но канарец не переставал удивляться, как карибы, все до единого, встретили ужасный конец, ни издав ни единого стона.

В них и впрямь было что-то нечеловеческое.

9

— Нужно убить дона Диего.

Взгляды семи пар глаз впились в в хмурую физиономию Кошака, и он выдержал эти взгляды с удивительным хладнокровием. Сделав короткую паузу, явно для того, чтобы все могли оценить положение, он продолжил:

— Пока дон Диего жив, всё останется по-прежнему, нам придется кое-как выживать, дожидаясь возвращения адмирала, а он, может, и вовсе не вернется, может, он уже лежит на дне морском. Мы что, собаки на привязи?

Он рывком поднялся и злобно пнул табурет, на котором сидел.

— Нам говорят «останьтесь здесь», и мы остаемся, говорят «сделайте это», и мы делаем, «не трогайте то», и мы не прикасаемся. Нас просто используют! Нарочно посадили на мель «Галантную Марию», бросили нас на неизведанной земле на милость дикарей, а мы лишь пляшем под дудку того, кто считает нас идиотами.

— Он же губернатор.

— Дерьмо он, вот кто. Его единственная заслуга в том, что он троюродный брат какой-то шлюхи, а вы склоняете головы, стоит ему только повысить голос. Вы мужчины или кто? Трусливые курицы! — он сделал жест, одновременно означающий просьбу и призыв. — Разве он с вами считается? Он сам так напуган, что заперся в форте, как черепаха в панцире, а дикари с каждым днем выказывают всё меньше уважения. Пока мы здесь хозяева, но скоро сами превратимся в рабов.

— Тут ты прав, — согласился гранадец Варгас, чья деревянная нога напоминала всем о происшествии с блохами. — Поначалу нас обожали, потом стали бояться, еще позже возненавидели, а теперь презирают. Если ничего не изменится, то скоро нас перережут.

— Нет у них ножей, придурок, — заявил кто-то.

— У них, может, и нет, — признал сварливый рулевой, поднял табурет и снова уселся. — Но подозреваю, что они встретились с посланцами этого Каноабо, а он очень опасен. Не удивлюсь, если они объединятся с ним, чтобы с нами разделаться.

— Я тоже видел людей Каноабо, — сказал Лукас Неудачник. — Они вечно о чем-то шепчутся с мужем Сималагоа, ведут себя грубо, а вид у них не слишком дружелюбный.

В воздухе повисло долгое молчание; все собравшиеся в маленькой хижине напряженно обдумывали доводы сидящего с кислой миной Кошака и растущую день ото дня опасность для жизни, так как не подлежало сомнению, что их авторитет среди местным жителей неуклонно тает.

Этих людей уже не считали бородатыми полубогами, что явились сюда в огромных плавучих домах, каких местные жители никогда прежде не видели; не считали повелителями грома и смерти, владельцами множества удивительных вещей, укротителями огня, который, словно по волшебству, зажигали одним мановением руки. Они оказались всего лишь нищими бродягами и распутными попрошайками, боящимися змей и пауков, дрожащими от рева ягуара в зарослях, не смеющими даже носа высунуть за ограду.

Все они оказались всего лишь людьми; конечно, кто-то из них сильнее духом, кто-то слабее, но по большей части это были озлобленные и алчные люди, не имеющие понятия об элементарных правилах добрососедства.

— Мы у них уже поперек горла сидим, — твердил Кошак, хотя все и так это знали. — Нас перестали уважать, и всё по вине дона Диего.

— Мятеж карается виселицей, — напомнил ему марсовый из Могера, дальний родственник покойного Дамасо Алькальде. — А смерть на виселице — это к тому же еще и позор.

— Лучше, чтобы тебя сожрали? Мне всякая смерть не в своей постели кажется позором, но могу поклясться, что ни один из нас не расстанется с жизнью подобным образом, если мы не возьмем судьбу в собственные руки. А ты что скажешь, Барбечо?

Названный моряк — хмурый, суровый и неразговорчивый человек — лишь пожал плечами и пробормотал неразборчиво:

— Согласен.

— Варгас?

Гранадец задумчиво почесал деревянную ногу, словно настоящую, и наконец сказал:

— Если придется убить губернатора, то нужно покончить и с этой свиньей Гути. Два сапога пара.

— Это точно.

Марсовый из Могера решительно взглянул на рулевого и тряхнул головой, выказывая недоверие:

— Ты говоришь о человеческих жизнях, как будто собираешься перерезать горло курице. В кого ты хочешь нас превратить, Кошак?

— Всего лишь в нас самих, в кучку бедолаг, преданных теми, кому они верили. Двое погибли, еще двоих сожрали, одному отрезали ногу, а еще у десятерых — лихорадка или понос. И что нас ждет? Либо мы примем решение, либо всё будет потеряно.

10

— Либо мы примем решение, либо всё будет потеряно, и очень скоро.