Sensitiva amorosa

 Он зарылся лицом в Бэдекер, но от поры до времени поднимал голову, щурил глаза так, что в их углах образовывались сборчатые вздутости кожи, близоруко высматривал какое-нибудь место в окрестностях и обращался к жене с историческим или топографическим замечанием, которое он как бы подчеркивал своим наставническим тоном, чтобы вполне оттенить его значительность и интерес. Она же рассеянно или с нетерпением кивала головой, и я заметил, что всякий раз, когда он поднимал голову и начинал щурить глаза, прежде чем он произносил слово, по ее лицу пробегала черная тень и какая-то мучительная дрожь, точно она заранее знала, что последует, и страдала от этого ожидания. Я замечал это всякий раз, и вся история этого брака и жизненная судьба этой молодой женщины, как растение в семени, были заключены для меня в этом маленьком и столь незначительном на вид событии, и я сразу же был поставлен в самый центр жизни этих двух совершенно чужих для меня людей; и в то время, как пароход извивался по узкой зеленой водной улице Фирвальдштетского озера, среди все более отвесных каменных стен, и, направо, вздымал свои стройные, голые, крутые пики Пилат, и, налево, распростерла свои мощные зеленые склоны Риги -- имея все это перед собою, я как бы сидел в этом центре и видел, как вся эта жизнь развертывалась передо мною в последовательном ряде видений и в одной обстановке за другою; и не было ни одного душевного движения, ни одного оттенка чувства этой женщины, которые ускользнули бы от меня, точно я знавал ее и ребенком и молодой девушкой и прожил с Нею всю мою жизнь, и потому понимал эту мучительную судорогу на ее лице всякий раз, когда он отрывал голову от Бэдекера и щурил свои близорукие глаза и обращался к ней со своим историческим или топографическим пояснением, точно мы понимали друг друга, как добрые, старые друзья, и я только опередил ее, и мы обменялись взглядом и пожали друг другу руку.

 Казалось, я вижу, как она бродит по узким извилистым улицам своего родного города с их зданиями в стиле всех веков до Ганзейского уступчатого фронтона и средневековых, выступающих сверху, горниц с фантастическою резьбою на концах балок включительно; вот она пересекает большой рынок, пустынный и безлюдный в жаркие дни, направляясь к гавани, на набережную, где, прислонившись к стене, она стоить и смотрит в море, как силуэт на бледном небе. Вечереет, солнце уже низко и скоро зайдет, чайки кружатся и кричать, Балтийское море откинулось в даль играя зелеными полосами; и ее собственная девичья душа -- как эта озаренная солнцем, изменчивая, бесконечная ширь, над которою кружатся и кричат чайки -- раздольная, сводная, осененная покоем, с нежными переливами чувств и их круговоротом, с печальным вскриком дум, которые тотчас же умолкают и успокаиваются снова.

 В осенние вечера семья сидит за рабочей лампой в просторной и низкой светлице с маленькими оконцами и с этой мебелью старинного милого стиля, который -- как запах сбереженного на зиму плода. Служанки сидят вокруг стола и молча работают; старый советник держится далеко в сторонке, в полутьме, со своей вечерней трубкой и своей качалкой; и только изредка веское и неожиданное слово падает в тишину, которая тотчас же снова смыкается надо всем, вдвойне глубже; порывами стучит дождь в окно, и с моря набегает ветер и с шумом бьется о стены и воет в трубе, точно хочет ворваться в дом; она же поднимает иногда голову и расправляет руки, которые болят в локтях от усталости, опускает работу на колени и испуганно, с изумленным взглядом прислушивается, как если бы ей почудилось какое-то напоминание или предостережение; точно ее ждала какая-то опасность или же она утратила нечто такое, что теперь уже ушло своей дорогой и никогда больше не вернется; точно она услышала в самой себе этот тихий загадочный вопль и этот сейчас же заглушенный крик, с которыми проносится буря над городом, там, в ночной темноте.