Сентябрь

- Знаю, слезовыжимательных случаев… - прошипел Фродо. - Хочешь верь, хочешь нет. Тот датчик был точно таким, какие используются на всех базах. Он работал на том же программном обес­печении, которое я стырил. Равно как и множество других вещей, ты же помнишь. Тот датчик не толь­ко считывал, он еще и идентифицировал. Короче, записывал серийный номер, чин, фамилию…

- Пиздишь… - вырвалось у Кудряша.

- Не пизжу! - заорал Фродо. - Можешь мне, курва, не верить, но это правда!

Контрабандист уселся. Он вытащил из-за пазухи пластиковую бутылку, подал низушку. Он со­всем не слушал того, что коротышка выкрикивает про базы данных, про непосредственный канал… Неважно, подумал он, даже если тот и не врет… А ведь наверняка не врет, всегда был способным…

- Ладно, верю, - сухо сказал он наконец. - Но и все равно, смысла это не имеет. Туда ты не дойдешь, а даже если бы и дошел… Нет, да что я горожу, просто не дойдешь…

Фродо сделал глоток из бутылки, вытер горлышко, подал бутылку Кудряшу.

- Ну а если дойду? - сдавленным голосом спросил он — самогон был крепким.

Кудряш глотнул, прежде чем ответить. Вопросом на вопрос.

- Про электромагнитный импульс чего-нибудь слыхал? От твоих данных нихрена не осталось.

- Оптический диск… - парировал Фродо с безумной усмешкой, но потом сразу же сделался се­рьезным. - Дело не в том… Даже если там всего лишь дыра в земле, все равно я обязан туда пойти. Должен увидеть сам. Не могу я жить вот так, с сознанием, что не сделал всего…

Кудряш долго молчал, барабаня пальцами по столешнице.

- Если пойдешь… - начал он наконец. - Если пойдешь, тогда и вправду не придется жить с со­знанием. А знаешь, почему? Потому что вообще не будешь жить…

Он отвернул голову. Сжимал челюсти, так что желваки выступили на покрытой шрамами, без­волосой коже. Придурок ёбаный, стучало у Кудряша в голове. И вот что я должен, курва, сказать? Ведь все равно же пойдет…

- Я не могу тебя обманывать… - взорвался контрабандист. - Не могу… Дом стоит, по крайней мере, когда я там был — стоял… Полгода тому назад… Второй этаж сгорел, но первый уцелел…

Он поднялся.

- Делай, курва, что хочешь… Хочешь умереть, прошу покорно. Но не сегодня… Идешь, Фродо?..

Низушок очнулся, поднял голову.

- Иду, иду…

- Тогда пошли.

Ночью подул ветер. Горячий ветер с юга, откуда-то из-за Карпат, родившийся в выжженных пустынях Венгрии. Дыхание обезумевшего климата, скачок температуры на добрые два десятка гра­дусов.

Он гнал редкие, рваные тучи по флюоресцирующему от пыли небу; грохотал обрывками жести в развалинах, лизал ржавые кожухи танков, катил перед собой клубы тряпья и бумаг. Мокрый снег, к вечеру связанный тонким слоем ледка, таял, стекал ручьями, которые соединялись в грязные потоки, лил на голую землю, разбитые шлемы, на мусор из домашних останков и кирпича. Он же прижал к земле немногочисленные еще стоящие деревья, выл и свистел в безлистых уже более года ветках. На березы и липы, клены и каштаны, что стояли мертвыми и голыми — на первых жертв климатиче­ских перемен.

К утру ветер утих. Встал ранний июньский рассвет, весь в феерии красок: желтой, алой и фи­олетовой, рассвет, обезумевший красками, когда лучи выглядывающего из-за горизонта солнца пре­ломлялись и рассеивались на пылевых частицах.

Солнце поднималось все выше, все более пригашенное, вылинявшее на сером небе. Тогда же вернулся мороз, сковал размякшую почву, застеклил лужи, превратил грязь в твердые комья, по­крыл слоем седого инея ржавую броню и стены.

За Острувью шоссе спускается с небольшого возвышения, сразу же за последними застройка­ми, от которых остались только развалины. Шоссе входит в леса, посаженные словно под шнурок, на грунтах из подляских песков с несчастными сосенками.

Шаги стучали по асфальту, разбитому гусеницами, разорванному морозами, вздыбленному снарядами с сердечниками из обедненного урана. Тонкие сосенки стояли прямо, ровными рядами, стволы, нацеленные в серое небо. Ряды стволов, с которых ветры содрали кору и немногочисленные спасшиеся ветки. А помимо них не было ничего, никакой лесной подстилки, кустов или мха. Все превратилось в золу в краткой вспышке огненной бури, когда сдетонированное облако аэрозоли рас­ползлось сплющенным взрывом.

И даже зола пропала, всосанная ураганом, который высвободил взрыв. Остатки зоы развеяли ветры, горячие и морозные попеременно, что прокатились здесь за последние годы и месяцы. Оста­лись только стволы, заякорившиеся корнями в сером песке, ободранные от коры и веток, выглажен­ные несомым ветром песком и ледовыми кристалликами.

Огонь безумствовал слишком коротко, после чего его сдул вздымающийся поток воздуха. Лг­глнь испепелил все, что можно было испепелить, превратил в пыль, поднятую до самой стратосферы. Он бушевал слишком недолго, чтобы расплавить асфальт, чтобы шоссе потекло смолистой рекой. Дорожное покрытие осталось, и только обычная эрозия все сильнее крошила куски асфальта.