Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

Его звали Саймон Стернфилд, профессор генетики из Массачусетского технологического университета, ныне работающий в одной научно-исследовательской лаборатории, где-то на Среднем Западе (название городка Гринфорд-Вилладж все равно ничего никому не говорило). Работа связана с попытками расшифровать геном человека, большею частью неудачными, требующими адова терпения и прорвы денег из госбюджета. Она и привела Стернфилда в Лондон, где он делал доклад вместо своего погибшего коллеги, освещая разрешенные цензурой аспекты проблемы перед Обществом Современной Антропологии. Членкором от Советского союза был представлен я.

Доклады были пусты, за туманностями фраз скрывалось отчаяние и усталость. Хуже всего на аудиторию подействовало то, что прибыл именно Стернфилд, а не обещанный программой Евражкин. Не укладывающаяся в голове смерть последнего, – бессмысленное, какое-то торопливое самоубийство на стоянке подле собственной машины, – заставила собравшихся подавленно молчать все выступление Саймона и, едва шевеля ладонями, хлопать читавшему чужой доклад оратору. Когда же Стернфилд закончил, и медленно пошел с кафедры, аудитория молчала еще минуты три, точно была не в силах прогнать призрак наложившего на себя руки человека. Только после этого времени смогла вернуться к прежнему порядку ведения программы.

Стернфилд ушел сразу после доклада. Я отыскал его в зале ожидания; мы перебросились пустыми фразами приветствия, и – все же, десятилетнее знакомство к тому обязывает, – перешли в бар. Я думал, он закажет, что покрепче, но ожидания мои не оправдались.

Стернфилд был первым, кто, в тот трагический вечер, услышав выстрел, подбежал к машине Евражкина и увидел ученого, распростертого на асфальте, в луже крови. Пистолет лежал рядом, поначалу решили, что на Евражкина было совершено покушение, не то с целью ограбления, не то по иной причине. Однако вскоре стало ясно – это самоубийство. Правда, столь поспешного, столь внезапного суицида никому, даже коронеру, несколькими днями позже прибывшему объявить о закрытии дела, видеть не доводилось.

Стернфилд не был близко знаком с Евражкиным. Они работали в разных корпусах, да и отношения меж ними недалеко ушли от шапочного знакомства. Хотя в таком городке, как в большой деревне, все и так были знакомы со всеми. А повод поспорить мог найтись всегда, насколько мне известно, Стернфилд любил блеснуть эрудицией в любимой генной инженерии. И, хотя похвастаться практическими результатами ему было трудновато, будущий успех неизменно окрылял его сегодня. Стернфилд видел его за каждым новым поворотом, редко впадая в апатию, несмотря даже на то, что ему почти постоянно не везло с осуществлением своих бумажных выкладок; и этим он особенно резко отличался от своего коллеги, покончившего с собой всего несколько недель назад.

Знакомства с Евражкиным я не имел, так что судил о нем больше по рассказам самого Стернфилда. В эту же самую встречу, ни до конференции, ни после, о Евражкине, Саймоном не было произнесено ни слова. В определенном смысле могло показаться, что в тело Стернфилда на время вселился сам Евражкин, – столь не похож был сам на себя Саймон, будто перенявший скованность, неловкость и неразговорчивость у русского ученого-диссидента, покинувшего Союз шесть лет назад.

Позвякивание ложечки о стенки чашки прекратилось, Стернфилд выпрямился и неожиданно спросил:

– Макс, вы не знаете, что такое евражка?

Вопрос был задан по-русски. Менее всего я ожидал услышать эту фразу, ибо уже в уме принялся готовить слова для предстоящего расставания. Стернфилду пришлось повторить его.

– Евражка, – я смутился. Что-то знакомое, но что, вспомнить трудно. – Вроде, зверек такой мелкий, грызун. Кажется, разновидность суслика, если не путаю.

Стернфилд помолчал немного.

– Простите, что я задал этот дурацкий вопрос. Сам не знаю почему, он у меня не выходит из головы последнее время.

– Ну что вы, Сай, прекрасно вас понимаю. Окажись я на вашем месте…

– Дело не в месте, Макс, – Стернфилд плавно перешел на английский, верно, сказать хотел многое. – Дело в человеке.

Он долго смотрел на меня. Наконец, продолжил:

– Самоубийство всегда следствие. Причин может быть несколько, они скапливаются, долго, иногда очень долго, пока в один день чаша, их не переполнится. А бывает совсем иначе, – новая пауза, он отодвинул кофе, к которому так и не притронулся. – Вдруг, ни с того, ни с чего что-то навалится, пригнет, придавит к земле, так что не вздохнуть, и кажется, единственный выход – уйти, не сбросить ношу, Макс, а уйти. Потому как ноша непосильна, ее ни сдвинуть, ни снять с плеч, ни передать другому – ничего с ней поделать нельзя. – Стернфилд разъяснял мне старательно, как школьнику, неспешно выговаривая слова с интонацией диктора «Би-Би-Си». – Бывает, конечно, еще поза, эдакая критическая попытка привлечь к себе внимание, но это попытка отчаяния, человека, очень долго стучащегося в каменную стену.

– А Евражкин?