Сентябрьский декабрист

Старуха Новосельцева уже на третьи сутки после случившегося прибыла в столицу. На лице не было ни доли обыкновенной её уверенности, она – одно сплошное раскаяние. К моменту встречи с сыном Владимиру стало много хуже: появился не спадающий жар, лицо осунулось, черты заострились. Прогнозы докторов были неутешительными: пуля пробила печень, к тому же рана загноилась. Мать не отходила от него ни на минуту, как бы он не просил. Вечером, правда, Шипов попросил ее выйти. Через несколько минут в коморку зашла молодая женщина, прикрывшая нос платком. Это была Катерина. Владимир, не смотря на жар и тусклый свет, сразу узнал ее.

–Рад, что в Вас осталась еще если не любовь, то хотя бы сострадание, – со слабой улыбкой сказал он.

– Меня не должно здесь быть, но я не смогла…

Резкий запах гнили ударил ей в нос и она снова поднесла платок к лицу.

– Это правильно. Как покойник, я могу Вас уверить: всегда поступайте так, как велит ваше сердце, а не ваша честь, она еще никому не принесла счастья. Теперь я уж это наверняка знаю.

–Не надо, не говорите так много, Вам нельзя, – взволнованно проговорила девушка.

Владимир снова улыбнулся.

– Мне уж все можно.

Катя опустила голову. Она больше не могла смотреть на то, что осталось от когда-то любимого ей человека. Ей следовало бы ненавидеть его, но даже теперь узнавала она отблески милых черт в этом страшном, дурно пахнущем трупе.

– Он жив? – тихо спросил он.

Катя положительно кивнула.

– Простите меня, если сможете. И будьте счастливы.

Катерина подняла голову. Он смотрел на ее спокойно и ласково, потрескавшиеся бледные губы застыли в легкой улыбке.

Она бросилась к нему, прижалась к горячей руке и долго и горько рыдала.

На четырнадцатые сутки после дуэли в город въехал экипаж. Извозчик не щадил лошадей, едва не сбив парочку студентов и щедро окатил из лужи старого фонарщика. Прибыв к нужному дому, из экипажа выбежал закутанный в плащ пассажир и быстро скрылся за дверью. В дверях незнакомец столкнулся с уходящим Рылеевым. Мужчины обменялись быстрыми взглядами, и гость быстро начал что-то говорить слуге. Наверху при умирающем неотлучно находился кто-то из знакомых по обществу или однополчан. В этот вечер допоздна засиделись Бестужев с Оболенским. Пройдя в комнату, лакей громко представил:

– Леман Николай Михайлович.

–Прошу прощения за столь неожиданный визит, мы с Костей дружим с детства. Так только узнал, сразу сюда.

–Прощу, – без лишних прелюдий Бестужев указал на соседнюю комнату, в которой лежал Чернов.

Николай прошел в комнату, однако, уже через несколько минут вышел с опушенной головой. Оболенский с Бестужевым зачем-то одновременно встали и молча смотрели на странного незнакомца, уже смутно понимая, что все, наконец, кончено.

–Когда-нибудь вы поймете, что натворили, господа.

Леман вышел, не дожидаясь ответа, хотя никто отвечать ему и не собирался. Присутствующих охватил какой-то необъяснимый трепет, и Бестужев лишь спустя какое-то время смог зайти в комнату. Костя лежал на спине со сложенными на груди руками, под которыми Александр Александрович заметил письмо. Абсолютно белое лицо, наконец, выражало полное спокойствие и умиротворение. Костя был мертв. Бестужев взял письмо. Он сразу понял: оно от таинственной Б. Его,вероятно, привез с собой Леман. Девушка писала, что во всем призналась отцу, и тот дал свое согласие, рассмотреть кандидатуру Чернова еще раз, если он явиться лично. Однако об этом ему узнать не довелось, а Бестужев, не читая, передал письмо брату Сергею, чтобы он смог ответить, если сочтет нужным.

К этому моменту Владимир был уже давно мёртв. Он прожил после ранения всего три дня. Мать еще долго не позволяла никому подойти к телу, а после велела Шипову отправить записку Катерине, со словами «она должна знать». Тело сына старая Новосельцева велела забальзамировать и перевезла в Москву, где он и был похоронен. Она построит Князь-Владимировскую церковь на месте этой дурацкой дуэли выкупив двор на Лесном, в которой Владимир провел последние свои дни. А в 1834 году там же установят две круглые тумбы на расстоянии восьми шагов.