Сепар

Наконец через зал не спеша прошествовали трое выхоленных мужчин в дорогих костюмах, в облаке дорогого парфюма, в сопровождении референтов с кожаными портфелями, взошли на подиум и вальяжно расселись в креслах перед кафедрой. Это были чиновники из столицы. Ольга Борисовна разглядывала их упитанные гладкие лица. Много на своём веку видела она чиновников – советских, российских, украинских, – и на всех этих чиновниках была печать, объединявшая их в один клан сильных мира сего. Сказывалось это не только в их дорогих костюмах, обуви, портфелях, часах и автомобилях, а в поведении, преувеличенно демократичном и одновременно высокомерном по отношению к тем, кого они считали «народом». «Я – и народ», читалось на их лбах, «я снисхожу до народа», «сам я не народ, я – избранный». И эта избранность, случайная и немотивированная, казалась им почти божественной и данной навсегда.

Вышел на подиум и встал за трибуну, подобострастно кланяясь в сторону киевских чиновников, главный администратор пансионата.

«Оперение похуже, – подумала Ольга Борисовна. – Знает своё место. Интересно, что скажут».

Нехорошее предчувствие сдавило ей сердце. Она пыталась понять, откуда явилось это нехорошее предчувствие, и поняла. Чиновники, переговариваясь друг с другом, чему-то посмеивались, но ни один из них не взглянул в зал, где доверчиво ожидали даров женщины с детьми, старики и старухи.

Главный администратор прокашлялся и, изредка взглядывая поверх голов людей в зале, представил членов делегации.

– Начальник… начальник… начальник… – простучало по ушам собравшихся, и все дружно похлопали начальникам, один из которых, видимо, самый начальственный начальник из всех прибывших, встал и вышел к трибуне.

Он скользнул взглядом по лицам людей, сидевших в первом ряду, и широко, демократично улыбнулся:

– Дорогие беженцы, – начал он, – должен вам сообщить, что в пансионат, в котором вы сейчас живёте, вас поселили представители волонтёрских организаций. Но поселили они вас незаконно.

«Вот оно, – стукнуло сердце Ольги Борисовны. – Вот оно! Я так и знала!»

Между тем с трибуны лился ровный и безразличный бархатный баритон преуспевшего в жизни человека:

– Мы просим вас в течение недели выехать из пансионата.

– Как выехать?! Почему выехать?! Куда выехать?! – всплеснулась волна человеческого отчаяния. Закричали все сразу.

Чиновник на трибуне, опустив глаза и протянув правую руку ладонью к народу, терпеливо ждал отлива первого возмущения. Сидящие чиновники о чём-то переговаривались и посмеивались. Может, анекдоты друг другу рассказывают, подумала Ольга Борисовна.

Когда установилась тишина, он продолжил:

– Решение принято окончательное и обсуждению не подлежит. Пансионат является частной собственностью. Понимаете, частной собственностью, – повторил и отчеканил чиновник. – Владельцы пансионата не обязаны заботиться о вашем дальнейшем размещении. Вы должны выехать. Куда, каждый решает сам. Вы можете снять себе квартиру. Или комнату. У кого-то есть родственники, друзья, знакомые наконец, и они вам, я думаю, не откажут в помощи. Если вам не к кому обратиться, если у вас нет ни родственников, ни друзей, которые вам могли бы помочь, обратитесь в государственные организации, в учреждения социальной защиты населения. Адреса и телефоны мы оставим у администратора. Ещё раз повторяю, что вы можете сделать и куда обратиться. – И он аккуратно, слово в слово повторил то, что сказал перед этим. И закончил свою речь резко: – Вопросы прошу не задавать, потому что я всё сказал.

И три чиновника легко и быстро понеслись к выходу, а за ними понеслась их охрана, оставляя за спинами бурлящую, галдящую и всхлипывающую толпу женщин, детей, стариков и старух.

Первые полчаса были ужасны. Ольга Борисовна сидела среди кричащих людей, плачущих детей, не понимающих, что происходит и почему кричат взрослые. Кричали друг другу, потому что больше некому было адресовать своё отчаяние. Кричали, что с ними поступают бесчеловечно и несправедливо. Некоторые старики и старухи плакали как дети. Одна Ольга Борисовна не кричала и не плакала, а тихо сидела, опершись подбородком на набалдашник палки, и смотрела в пол неподвижным и невидящим взглядом.

В конце концов все успокоились и побрели по своим комнатам, обсуждая на ходу, что делать. Для начала решили ничего не делать. Да, ничего не делать и ждать. Может быть, всё как-то само утрясётся, забудется, и их оставят в покое. Может быть, это была пустая угроза. Ведь не могут же их просто выбросить на улицу. Ведь это их родное государство, оно их не оставит в беде. Оно обязано о них позаботиться. Они лояльны по отношению к новой власти. И власть просто обязана это оценить и быть лояльной по отношению к ним. Ведь они могли бы бежать в Россию, но побежали вглубь родной страны, потому что нет ничего роднее и дороже родины.

Пока всё это обсуждали, собираясь группами в комнатах, к ним заглядывали дежурные по коридору и говорили, гася всякую надежду на лучшее: