Сепар

Из чего он решил, что Флобер заносится, Леший не сумел объяснить и злился. Флобер он, вишь ли! А почему сразу не Лев Толстой? В понимании Лешего, французского писателя не читавшего, Флобер был мелочь. Лешего раздражало, что имя французского, а не русского писателя стало для новичка позывным, если уж ему так захотелось называться писательским именем.

– Чего ты в своём Флобере нашёл? – сердился он.

– Человечность.

– А Чехов тебе не человечность? Достоевский – не человечность? Толстой – не человечность?

– Чехов и Толстой – было бы с моей стороны слишком нахально. А Достоевский – нахально и длинно.

Но Лешему пришлось пересмотреть своё отношение к новичку. В первом же бою Флобер был задет миномётным осколком в голову по касательной. Ему залило кровью лицо. Он вытер его рукавом. Кровь продолжала течь. Флобер поднял руку и провёл ладонью по голове. На темени была большая рваная рана. Кое-как он приладил куски кожи и, как мог, перевязал голову бинтом. Бинт тотчас стал красным от крови.

«Задета ли кость?» – думал Флобер, ползком возвращаясь под шквальным огнём противника на позицию.

Несколько раз он останавливался, отдыхал, стирал кровь с лица и полз дальше. Голова нестерпимо болела, двоилось в глазах. По пути на позиции он свалился в воронку от снаряда, а в воронке обнаружил раненную в живот медсестру Машу, пытавшуюся вытащить раненого ополченца с поля боя. Ополченец был уже мёртв, а Маша лежала рядом с ним, скорчившись, и стонала. Флобер ухватил правой рукой Машу за ворот куртки и, отталкиваясь ногами от земли и работая локтями, потащил её к своим. Он дотащил её до передовой, передал ополченцам, свалился в окоп и потерял сознание.

Рана оказалась не тяжёлой. Кость не была повреждена. Кожу зашили. Хуже было то, что Флобер получил сотрясение мозга. Он лежал в больнице вторую неделю. К нему, когда могли, ненадолго забегали проведать однополчане. Приносили сигареты. Коротко рассказывали о положении на фронте и исчезали. Двое за эту неделю исчезли навсегда. Каждый день приходили родители. Заглянула к нему Лариса Никаноровна, доцент кафедры, где он прежде работал. Принесла свежеиспечённый хлеб и сигареты. Хлеб испекла сама. Извинялась, что больше ничего принести не может. Магазины закрылись. Вообще всё закрылось. Передавала приветы от сотрудников кафедры.

Вечерами Флобер слушал, как противник обстреливает его город из тяжёлой артиллерии. Помогал в минуты опасности медицинским сёстрам спускать в подвал больницы тяжелораненых бойцов.

Ему предстояло скоро выписаться. За два дня до выписки к нему заглянул Леший. Он вошёл, и в палате на четверых сразу стало тесно. Полы белого халата, накинутого на могучие плечи Лешего, не доходили до середины его широченной груди. Леший примостился в ногах постели, и кровать под его тяжёлым телом ворчливо заскрипела.

– Эй, – сказал Леший, – какого чёрта ты валяешься?! Тебя ребята ждут.

– Я уже давно хожу, – оправдывался Флобер и сел, сунув босые ноги в тапочки.

– Вот это дело! – одобрил Леший. – Пойдём на улицу, курнём.

– Идём, – согласился Флобер.

Он встал.

– Шо ты тощий стал, – критически оглядев его высокую фигуру, сказал Леший. – Ну ничё, откормишься постепенно.

Они вышли в коридор.

– Слышь, Лёха, – сказал Леший. – Пойдём сначала на Машку посмотрим. Она велела тебя привести.

Они спустились на второй этаж и вошли в палату.

Маша лежала на кровати у окна. Мягкое осеннее солнце золотило русые волосы девушки, рассыпавшиеся по белой подушке. Глаза были закрыты, а миловидное лицо поразило Флобера своей бледностью. У него ёкнуло сердце. Леший на цыпочках подошёл к её кровати, наклонился и поцеловал в щёку. Маша открыла глаза.

– А, Ваня! – проговорила она слабым голосом и улыбнулась.

– Мы пришли, – сказал Леший и отступил в сторону, пропуская Флобера.

Они стояли возле её постели, рослые, как два тополя.

– Сядьте, – проговорила Маша, указывая глазами на стулья возле кровати. – Сядьте, чтобы мне не смотреть на вас снизу вверх.

Ребята сели.

– Спасибо, Лёша, – сказала она. – Если бы не ты…

Голос её прервался, и она судорожно сглотнула.

– Не нервничай, – сказал Леший. – Всё позади! Всё хорошо!

И столько нежности было в его рокочущем басовитом голосе, что Флобер сразу всё понял.

– Как ты? – спросил он и погладил тонкую Машину руку.

Маша хотела что-то ответить, губы её задёргались, и она отвернула лицо к стене.

Леший сделал знак Флоберу. Они поднялись.

– Выздоравливай! – сказал Флобер. – Я ещё приду.

– Я на минутку, – сказал Леший Маше. – Я сейчас вернусь!

Они вышли из палаты, спустились на первый этаж и вышли во двор. Закурили. Флобер заметил, что у Лешего подрагивали пальцы, когда он прикуривал от зажигалки сигарету.

– У Маши должен был быть ребёнок, – сказал Леший, не глядя на Флобера. – От меня. Пуля попала прямо в ребёнка и застряла в позвоночнике.

Флобер выругался.

Леший усмехнулся и взглянул ему в лицо.

– А я думал, что ты материться не умеешь, – коротко хохотнул он. – А ты вона ещё как умеешь!

Внезапно он смял зажжённую сигарету в кулачище, и глаза его налились кровью: