Серая кошка в номере на четыре персоны

— Оставь его в покое. Дай мне лучше сигарету.

— В самом деле, чего я к тебе пристал? — саркастически усмехнулся он и, не глядя, протянул ей сигареты и спички.

На какое-то мгновенье пальцы их соприкоснулись, и впервые с тех пор, как они были знакомы, ничто не дрогнуло в его душе. Некоторое время оба молча курили. Щелкнул динамик над их головами, и деловитый голое стюардессы сообщил, что самолет пролетает над дважды орденоносной Хорезмской областью Узбекистана и что через несколько минут они пересекут реку Амударью.

— Твои края, — задумчиво произнесла она, не то спрашивая, не то констатируя. Он ничего не ответил. Она отвернулась к иллюминатору, а он еще глубже втиснулся в кресло и закрыл глаза.

«Странное дело, — подумал он отрешенно, словно о ком-то постороннем. — Мне бы клокотать, буйствовать, выходить из себя, а я спокоен… Что-то оборвалось во мне, умерло, ушло навсегда… И ничего не жаль… И ничего не хочется… Полное безразличие ко всему… И сосущая пустота…»

Он мысленно представил себе, как где-то там, далеко внизу, лимонно-желтое море Каракумов вскипает ослепительно-белой пеной солончаков на границе с оазисом, изумрудно-зеленые квадраты полей, игрушечные домики поселков, причудливыми гроздьями бусинок нанизанные на сизые нити асфальтированных дорог, прямоугольники зачехленных бунтов хлопка на заготовительных пунктах, голубые всплески озер и коричневатые чаши водохранилищ с разбегающимися от них живительными артериями каналов. Там, внизу, должна вот-вот промелькнуть Хива — бирюзово-пепельное архитектурное чудо мусульманского ренессанса, затерявшееся между оазисом и пустыней. Это был город, где он вырос, край, где прошли лучшие — теперь он в этом не сомневался — годы его жизни.

Годы эти не были ни легкими, ни безмятежными. Он попал в Хивинский детдом в начале войны — перепуганный, большеглазый, остриженный под нулевку малец семи лет отроду и отнюдь не семи пядей во лбу, один из многих тысяч ровесников, чье детство безжалостно исковеркала и обожгла война.

Вначале они ходили в школу тесной гурьбой, настороженно озираясь по сторонам — мальчишки суровой военной поры, внезапно осиротевшие и еще не освоившиеся со своим новым положением.

Потом настороженность постепенно прошла, они сдружились с городской детворой и стали чувствовать себя такими же хозяевами извилистых, застроенных множеством старинных архитектурных памятников улиц Хивы, где одинаково легко было представить себя рыцарем из романов Вальтера Скотта, гайдаровским Тимуром с его дружной командой или Петькой — верным другом и соратником легендарного Чапая.

Скоро он уже знал город не хуже его старожилов, безошибочно ориентировался в лабиринте улочек и тупиков Ичан-Калы, мог, не задумываясь, сказать, где похоронен Асфандиярхан, сколько ступенек у винтовой лестницы минарета Ислам Ходжа, почему не достроили Кальта Минар и оставили торчать корявые концы карагачевых перекрытий на угловых башенках дворца Таш Хаули.

Город рельефной картой запечатлелся в его памяти, но, мысленно возвращаясь к той далекой поре, он всякий раз видел почему-то дорогу в школу мимо окаймленного тополями Ата хауза с зеленоватой зацветшей водой, вдоль белесых бастионов Акших-бобо по узенькой немощеной улице имени 26-ти бакинских комиссаров.

К школе был и другой, более короткий путь, но и в осеннюю слякоть, и в лютые январские морозы, и под проливными весенними ливнями они неизменно шли именно этой улицей, высоко запрокинув головы в суконных буденовках с алыми матерчатыми звездами. Буденовки были неотъемлемым атрибутом детдомовской формы, детдомовцы гордились ими, словно ощущая свою причастность к героям гражданской, о которых им ежедневно напоминало название улицы.

Здесь встретил он май сорок пятого, а еще шесть лет спустя с медалью окончил школу и уехал поступать в САГУ.

Пять лет на филфаке пролетели незаметно. Он учился и работал, потому что стипендии не хватало, а родных, которые могли бы ему помогать, у него не было, разве что тетка в Москве, которая после войны разыскала племянника и даже приехала в Хиву, чтобы забрать его из детдома, но в последнюю минуту почему-то изменила свое решение и даже писать ему перестала.

Защитив диплом, он вернулся в Хорезм.