Серая мать

Думать о ней не хотелось. В воображении Олеси она рисовалась слишком черной. Бездонной.

Бездонное море черноты…

В глазах потемнело, и Олеся яростно потерла их, стараясь дышать глубже. Зрение сразу восстановилось, но тревога никуда не делась. Ноги ослабли: чтобы переставлять их, приходилось прикладывать больше усилий. Может, она просто устала?

Тем временем местность начинала неуловимо меняться. Едва Олеся успела понять это, впереди раздалось шепчущее бормотание Толеньки:

– Почти пришли… Уже недолго, совсем недолго осталось…

Туман истончался, становился прозрачным, и теперь Олеся видела то, что отличало это место от остальной вымершей пустоши.

Движение.

Оно начиналось прямо под ногами, постепенно, как легкая рябь на воде: с поднимающегося над землей роя песчинок, с перекатывающихся кусочков каменистой крупы. Чем дальше, тем заметнее. Как зарождающийся прилив. Как закипающая морская пена. Только вместо воды – иссушенные частицы почвы. Песок и камень висели в воздухе извивающимися серыми столбами, то и дело распадаясь, сплавляясь вместе и вновь рассыпаясь мучнистым пеплом, который, едва достигнув земли, опять становился частью медленного коловращения частиц.

– Что это? – Олеся слегка замешкалась. Позади с тяжелым присвистом дышал Семен, изо всех сил старавшийся не отставать.

– Серая Мать, – не сбавляя темпа, Толенька нырнул в проход между двумя медленно вращающимися столбами. – Она создает новое. Разрушает новое. Не для чего-то, просто так, просто чтобы… – он замолчал, так и не подобрав нужных слов.

Стул с изящно изогнутыми ножками; вырастающий прямо из земли торшер, похожий на гигантский цветок; обломок стены с проступающими на нем очертаниями пустых резных рамок; автомобиль без колес; почтовые ящики с рельефными номерами квартир, написанными задом наперед; похожее на фикус растение – все одинаково серое, будто распечатанное на 3D-принтере из спрессованного праха.

Двигаясь следом за Толенькой среди столбов и целых островов колышущейся сухой породы, принимающих форму самых разных предметов, Олеся приглядывалась к этой искусственной… жизни? Вряд ли можно назвать жизнью нечто настолько мертвое по своей сути. Но сила, заставляющая все эти формы снова и снова восставать из пепла, была живой. По-настоящему живой – как она сама, или Семен, или любое другое существо; так говорил Толенька.

(А все живое можно сделать мертвым).

Щупальца из-под земли, птицеящеры, человек или кто-то похожий на него – кого угодно можно убить, приложив достаточно силы (а сила у тебя есть, и большая). И тогда они станут свободны. Тогда…

Что будет тогда, Олеся не знала. Разум запинался, пробуксовывал, отупело цепенел всякий раз, когда она пыталась мыслить шире поставленной цели. Но, в конечном итоге, все это не было важно. Ничто не было важно.

(Главное – сосредоточиться на задуманном).

Главное – сосредоточиться на задуманном. И сделать все, как следует.

И Олеся, преодолевая навалившуюся усталость, шаг за шагом продвигалась вперед среди медлительных, терзаемых постоянными метаморфозами песчаных смерчей. Путь к цели казался нитью, конец которой исчезал прямо у нее в голове, скручиваясь по мере продвижения в клубок, все более объемный и плотный, вытесняющий все лишние (неправильные) мысли. Этой путеводной нити она доверяла больше, чем их провожатому. Сверни Толенька в сторону, Олеся не обратила бы на это внимания. Теперь для нее существовало только одно направление: то, которое указывала нить.

(Правильное направление).

Истоптанные, расходящиеся по швам кроссовки черпали носами текучий песок. Протершиеся на коленях джинсы висели мешком. Загрубевшая от присохшей крови куртка ритмично шуршала, когда руки Олеси двигались туда-сюда в такт широким шагам. Этому ритму, передающемуся прямо по незримой нити, связавшей Олесю с ее целью, подчинялось все: шаг, пульс, дыхание.

Шурх-шурх.

Раз-два.

Шурх-шурх.

Левой-правой.

Шурх…

– Подождите!

Задыхающийся выкрик разбил гармонию внутреннего ритма. Так рассыпается на осколки стекло, в которое запустили камнем. Остановившись, Олеся неохотно, почти с отвращением оглянулась.

В нескольких метрах позади Семен стоял, согнувшись и упираясь руками в колени. Его грудная клетка ходила ходуном, и от этого казалось, что он весь раскачивается, тоже улавливая какой-то ритм.

(Ритм гниения заживо).

В насквозь пропыленной одежде, только чудом не сваливающейся с его отощавшего тела, он выглядел жалко.

(Жалкий наркоман).

– Передохнём, передохнём, – засуетился Толенька, снимая с плеч рюкзак, непонятно когда успевший перекочевать к нему от Семена (он даже на это не годен!). – Воды сейчас выпьем, воды, – он бережно расстегнул молнию и полез за бутылкой.

Мускулы по сторонам челюстей окаменели, и Олеся почувствовала, как скрипнули зубы. Передохнуть? Сейчас, когда они так близко к цели?!

(Пусть. Не страшно).