Серая мать

– Как будто да… – пробормотал тот в ответ.

Измотанные неизвестностью, они понуро разошлись по квартирам. Не оставалось ничего другого, кроме как улечься и попробовать заснуть.

– Утро вечера мудренее, – пробормотал на прощание Хлопочкин, но его слова вряд ли кого-то взбодрили.

Несмотря на свинцовую усталость, Олеся не сомкнула глаз. Время от времени ей хотелось сморгнуть эту густую темноту, такую плотную, что она, кажется, липла к ресницам. А еще в темноте Олесе мерещились омерзительно антропоморфные птицы-динозавры, машущие огромными кожаными крыльями.

Кажется, Хлопочкины не поверили в их существование. И вообще, пожилые супруги словно потускнели. Совсем как лампочки в люстрах. Могли ли они измениться так же, как еда, как двор снаружи? При условии, что это действительно была их еда и их двор.

«При условии, что кто-то или что-то вообще может так резко измениться».

Размышляя об этом, Олеся мысленно возвращалась к изменениям в собственном состоянии. К голосу, который слышала только она.

Перед глазами вдруг всплыло Васино лицо. Его искривленный рот с презрением выплюнул: «Ты че, совсем с катушек слетела?»

Олеся съежилась под одеялом. Слова прозвучали в воображении так явственно, словно Вася действительно был здесь, стоял над ней, как над каким-нибудь жуком, копошащимся в грязи. Словно он действительно что-то знал.

Но этого не могло быть. Никто ничего не знал, кроме дедушки и родителей и, разумеется, врачей, к которым они обращались. Да и те… Они были уверены, что это эпилепсия. Просто эпилепсия, ничего больше. Даже психиатры так думали: и в больнице, и позже, в поликлинике.

Просто эпилепсия. Просто депрессия. Ничего больше.

Тогда почему ты попала в больницу?

Из-за дедушки. Потому что его не стало.

Это случилось шестого января, вечером. Олеся проводила новогодние каникулы дома, в поселке. Мигали огни: у окна в комнате – гирлянда на елке, а за окном – скорая, увозящая дедушку. Олеся хотела поехать с ним, но родители были против – чем она поможет? Папа говорил, что они все вместе съездят к нему наутро, а Олеся… Наверное, она уже обо всем догадалась. Как-то почувствовала. Поняла. Потому что огни внезапно погасли, заслоненные черной пустотой, и очень сильно захотелось позвать дедушку. Она и звала: громко, во все горло, но изо рта не вылетало ни звука. В черной пустоте было некого звать.

«Стресс может провоцировать припадки».

Такое не с каждым случается.

«У меня была депрессия, потому что я сильно горевала».

Твой больной разум рассыпается под действием любого стресса. Разве не так?

В гостиной вдруг звучно всхрапнул Семен, и Олеся непроизвольно взбрыкнула ногами под одеялом. В груди по-прежнему давило, по коже ползли мурашки.

«Что случилось?»

Олеся прислушивалась, вглядываясь во мрак, но никаких других звуков не было.

«Здесь только мы, больше никого. Входная дверь заперта. Все в порядке».

Тогда чего она так испугалась?

Олеся успела ухватить призрачное ощущение чужого присутствия прежде, чем оно полностью рассеялось. До того, как ее отвлек храп Семена, она действительно вела диалог. Не с самой собой – с голосом. И уже не в первый раз.

Накрыв ладонью запястье с часами, Олеся попыталась вспомнить все от и до, начиная со вчерашнего вечера. События выстраивались в линию, а затем обрывались, выстраивались – и обрывались. И там, где зияла прореха, были эти мысли. Ненастоящие мысли – так она назвала их про себя. Мысли, продиктованные внутренним голосом.

«Может ли что-то здесь влиять на нас?»

Пейзаж за окном. Электричество. Еда. Вода. Все вокруг не могло измениться само по себе. Должно было существовать нечто, что вызвало эти изменения и за одну ночь превратило весь мир в это.

Олеся пришла к выводу, что все началось вчера вечером. Именно тогда появился внутренний голос. Это он заставил ее пригласить Семена к себе и внушил мысль, что старуха в лифте опасна.

А ведь Алла Егоровна говорила, что видела сегодня ту старуху во дворе!

Чем больше Олеся думала об этом, тем сильнее убеждалась, что эта сумасшедшая как-то связана с происходящим.

«Но как именно? Ведь это всего лишь…»

Всего лишь полоумная старуха? Но как она узнала, что Олеся одалживала Васе деньги? И все те оскорбления, которые она бросала в адрес Олеси и других жильцов… Она била точно в цель. Смущала. Заставляла краснеть от стыда и гнева. Как будто действительно забиралась к ним в головы.

«Но это… невозможно?»

Подумав о непреодолимой лестнице и сером мире, из которого исчезли все остальные люди (и появились крылатые твари), Олеся наконец прикрыла глаза и тяжело вздохнула.

«А это возможно?»

Тоже нет.

Однако она здесь, лежит в черноте неестественной ночи, в плену собственного дома. И кто бы (или что) ни был виноват в случившемся, гораздо важнее другое: что им теперь делать?