Серая мать

Пальцы скользили по кругу, очерчивая контур часов. Металл и стекло, впитавшие тепло тела, давно стали неотделимой частью Олеси. После смерти дедушки она снимала часы только в душе или во время купания.

«Ты сильная» – часто повторял дедушка. Родители могли хвалить ее за успехи или утешать при неудаче, а он в обоих случаях произносил только эту фразу: ты сильная. Но Олеся не чувствовала себя сильной ни тогда, ни, тем более, сейчас.

«Что я вообще могу?»

Еще раз попытаться рассказать Семену и остальным о своих догадках? А если они не поверят? Если тот же самый голос внушит им, что верить ей нельзя? Это ведь он нашептывал ей мысли о сумасшествии, заставлял сомневаться в самой себе, пугал… А усомниться в ком-то другом гораздо легче.

Что же все-таки случилось? Где они? Где весь остальной мир? И есть ли вообще выход? (нет) Жалобные, беспомощные вопросы хлынули в сознание сплошным потоком, и Олеся зажмурилась, прогоняя подступившие слезы. Если выхода нет, то неважно, кто или что заползает в их головы. Неважно вообще ничего. Они все просто умрут от голода и жажды, запертые тут!

Олеся не хотела думать об этом, не хотела ничего представлять, но в голову сами собой лезли какие-то страшные обрывки: про блокаду и голод в Ленинграде, про алиментарную дистрофию, которую изучали в курсе гигиены, про каннибализм…

«Нет».

«Такого не будет».

«Такого не должно быть…»

Из-под сжатых век выступили две слезинки и, остывая, скатились по вискам. Потом еще две. И еще.

Этого всего не должно было случиться! Она должна была готовиться к семинару, должна была поехать к родителям… Где они теперь? До сих пор ждут ее или тоже застряли где-то в этой черной тишине? Увидит ли она их когда-нибудь?

«Или они… Как дедушка…»

Холодные слезы продолжали стекать по вискам. Как в первые ночи после дедушкиной смерти. Тогда все вокруг утратило значение, потому что больше не с кем было говорить об учебе, не с кем делиться самым важным, не с кем молча сидеть вечерами… Конечно, оставались родители, но в то время Олесе казалось, что с ними все не так. А сейчас она отдала бы все на свете, отдала бы даже дедушкины часы, только чтобы снова оказаться дома с мамой и папой. И неважно, о чем они станут говорить. Лишь бы с ними все было хорошо!

(не будет)

Беззвучно хватая ртом воздух, Олеся видела папу, слегшего, как и дедушка, с инфарктом от переживаний из-за ее исчезновения. Видела так явственно, словно он был прямо здесь, в спальне.

Да он и был тут. Вот же он: лежит на полу, а она ничем не может ему помочь, даже пальцем шевельнуть не может, а на балконе скребутся и хлопают крыльями эти горбатые черные птицы, черные старики, черные…

Олесь…

Это зовет мама. Она почему-то там, среди этих летучих ящеров, и кожа ее покрыта такой же черной чешуей.

Олеся…

Изогнутые когти царапают стекло. Мама хочет войти. Небо за ее спиной наливается фиолетовым.

Впусти меня.

Но все, на что способна Олеся, – это снова сжимать бесполезные остановившиеся часы и слушать неразборчивое бормотание дедушки,

(…наятысильнаятысильнаятысильнаятысиль…)

возникшее из ниоткуда и заглушающее голос мамы.

Впус… ти…

Фиолетовое сияние пульсирует. Олеся снова пытается пошевелиться. Надо открыть балконную дверь, ведь это же мама! Она не сделает ничего плохого, она поможет папе, она…

– Олеся! – громкий шепот разорвал наваждение. Чья-то рука сжала плечо сквозь пижаму.

Вздрогнув, Олеся проснулась. Возле ее кровати сидел на корточках Семен. После непроглядного мрака слабый рассеянный свет за его спиной, проникающий в спальню из прихожей, заставил Олесю поморщиться.

– Олесь, там лифт заработал.

Молча выпутавшись из одеяла, она накинула поверх пижамы халат и пошла следом за Семеном, пытаясь стряхнуть липкие остатки сновидения. По пути Олеся несколько раз взъерошила волосы: ее не покидало ощущение прикосновения чего-то грязного, чего-то по-настоящему неприятного. Как будто к ее голове притронулся некто уродливый. И пальцев у этого урода было не меньше шести. Как у той сумасшедшей старухи.

14

Лифт действительно работал.

Как только они вышли из квартиры, металлические створки разошлись в стороны, демонстрируя пустую, залитую болезненно-ярким светом кабину. Не дождавшись пассажиров, двери лифта с хлопком сошлись вместе, но вскоре открылись снова.

– Давно он так? – спросила Олеся, кутаясь в халат.

– Не знаю, – отозвался Семен. – Я только что проснулся. Услышал этот звук.

Лифт опять закрылся, отрезав от них холодное сияние кабины.

В подъезде было неуютно. Светло-зеленый цвет стен едва угадывался под слоем мелкой серой пыли, взявшейся непонятно откуда. Единственная лампа в таком же запыленном плафоне еле горела. Олеся протянула руку и коснулась стены. К пальцам пристали сухие крупинки. Они напоминали бетонную крошку – такие же жесткие на ощупь и…

Мертвые.