Серая мать

Опасная бритва вынырнула из глубины и со щелчком раскрылась. Острый металл полоснул наотмашь, обнажая дрожащую кровоточащую мякоть – плоть темных времен.

Он вдруг вспомнил. Себя. Их. Увидел их так же ясно, как тогда, в последний раз. Лицо жены. Лицо дочери.

Ослепленный шквалом воспоминаний, Толенька издал протяжный горестный крик и затрясся в гнезде, стиснутыми кулаками ударяя самого себя по бедрам, по животу, по голове.

Хочешь снова забыть? – опять зазвучал голос Серой Матери, и проступившие кровавыми надрезами изможденные лица жены и дочери отодвинулись глубже, расплылись, затянулись.

Хочешь забыть навсегда?

– Хочу! – задыхаясь от стиснувших горло слез, простонал Толенька. – Хочу! Хочу! Хочу забыть!!!

Тогда делай, что должен.

– Буду… буду… буду… – шептал Толенька, уткнувшись лицом в бесформенную, потемневшую от грязи и слез подушку. – Буду… буду…

Когда произносимое слово начало комкаться на онемевших губах, утратив всякий смысл, он замолчал и отважился открыть зажмуренные глаза. В комнате было светло. Начался новый день. Серая Мать вновь ушла, оставив после себя болезненный гул в голове.

Он снова один. И он только что пережил страшное. Что именно, Толенька не помнил, но знал, что ему было плохо. Так плохо, как никогда еще не бывало. Серая Мать предупредила его. Напомнила о темных временах, из которых он когда-то спасся.

И он знает, что должен делать дальше.

Должен. Должен. Должен.

2

Новая жизнь – еще совсем крошечная, но Серая Мать ощущала ее так же отчетливо, как и всех остальных. Нет, даже лучше, чем остальных. Ведь это – ее Дитя, ее продолжение. И теперь оно готовилось пойти в рост.

Серая Мать несколько раз моргнула, возвращаясь в темноту своего убежища, заново привыкая к ней. Здесь, глубоко внизу, можно было находиться очень долго. Она так и делала: сворачивалась эмбрионом в материнском чреве, которого, вероятно, никогда не знала (если говорить о настоящей матери), и отпускала все нити, протянутые к тем, за кем наблюдала до этого.

У всех них было кое-что общее, делающее их похожими друг на друга и не похожими на нее: сон. Они могли отключаться. Могли заснуть и видеть только то, что порождал их собственный разум. Она – нет. Все, что она помнила, было бесконечным бодрствованием, постоянным потоком ощущений, образов, мыслей.

И лишь в месте, откуда видно все, Серая Мать могла попытаться представить, каково это – заснуть. То, что она ощущала здесь, в непосредственной близости от себя, и было ее снами. Точнее – одним долгим повторяющимся сном, почти не изменившимся с тех пор, когда нечто большее, чем она сама, поместило ее в эту Колыбель.

Но время для долгого отдыха пока не пришло.

Распрямляя мосластое тело, кажущееся миниатюрным и хрупким в масштабах всей Колыбели, Серая Мать издавала немой зов, направленный внутрь, еще глубже, чем она сама могла проникнуть.

И получала ответ.

Стены подземной камеры, в которой она находилась, напоминали стенки полых органов: такие же мягкие, складчатые, теплые. Соединенные с чем-то еще. Как любой живой орган, они двигались, плавно сокращались и расслаблялись, выталкивая что-то из скрытого среди складок отверстия. Вскоре в протянутую ладонь Серой Матери опустился плод: округлый, влажный, защищенный плотной оболочкой, но так же, как и Дитя, нуждающийся в среде для роста.

Бережно прижимая его ко впалому животу, Серая Мать поднялась наружу. Замкнутая чернота внутренностей Колыбели сменилась ничем не ограниченной чернотой ночи. И то и другое было ее миром и принадлежало только ей.

3

Тетя Катя снова навестила Ангелину.

Она пришла снаружи. Вошла через балконную дверь и склонилась над ее постелью. А потом Ангелина услышала пение.

Гудящий, вибрирующий инфразвук отзывался в каждой клеточке тела. Это была Колыбельная земных недр; гул кровотока в материнской матке; беззвучный шепот воздуха древних пещер. Песня пробуждала то, чего прежде Ангелина никогда не испытывала и не могла испытать: предвкушение, возбуждение и радость от слияния с кем-то другим.

Продолжая петь, тетя Катя сдвинула повязку на ее руке, коснулась ран. Больно не было. Тетя Катя держала что-то в руках. Что-то круглое, наподобие кокосового ореха.

Когда орех треснул, наружу вытекла тягучая мякоть. Прямо на раны Ангелины. И снова было не больно. Наоборот, хорошо. Влажно. И немного прохладно. Совсем не похоже на то, что она представляла, думая о слиянии с кем-то. Это было что-то другое. Волнующее. Приятное. Настоящая связь, настоящая близость. Не проникновение – симбиоз. Даже больше, чем симбиоз.

Ангелина поняла: тетя Катя передает ей частичку чего-то живого, чтобы ее раны скорее зажили, чтобы она могла выздороветь и снова чувствовать себя хорошо. Чтобы она смогла стать чем-то большим.

Слушая пение, Ангелина улыбалась. Она не помнила, когда последний раз так искренне наслаждалась жизнью.

Стук в дверь вырвал Ангелину из блаженного сна.