Серая мать

Серая пустота подъезда больше не казалась безопасной. Желая поскорее закончить дело, Алла Егоровна взялась за ручку на люке мусоропровода и потянула на себя. Потом потянула сильнее. Люк не открывался. Растерявшись, Алла Егоровна наклонилась и заглянула в щель по краю люка, который всегда закрывался неплотно. Только теперь никакой щели не было. Серая от пыли дверца казалась вырезанной прямо поверх квадратного выступа мусоропровода.

От тревожного созерцания люка ее отвлекли шаги в тамбуре. Похоже, у мужа все-таки проснулась совесть, и он отправился за ней. Вот и хорошо! Подхватив пакет, Алла Егоровна поспешила ему навстречу.

4

Добычу отнесли в квартиру Толеньки.

Одна из дверей в темном закутке Г-образно изогнутого коридора вела в санузел. В рифленом плафоне замерцало и, наконец, зажегся свет. Мутный, подводный. Семен так и не привык к нему.

Толенька и Олеся втащили первого птеродактиля внутрь, не дожидаясь, пока светильник перестанет мерцать. Они двигались уверенно, почти синхронно. Хрупкие, но хищные – глубоководные рыбы, привыкшие к призрачному сиянию. И когда Олеся успела сделаться такой?

– Откуда этот свет? – кашлянув, спросил Семен. Хотелось разогнать неприятное наваждение.

– Серая Мать дает свет, она дает, – отозвался Толенька.

– Как она это делает? – поинтересовалась Олеся, помогая Толеньке заталкивать мертвую тушу в грязную, всю в серых потеках ванну.

– Серая Мать много всего делает, очень много. Строит, разрушает, еще строит… Живое, мертвое… Живое труднее всего. Перестраивать легче, строить труднее… Вот так держи, вот так! – с этими словами Толенька оставил Олесю держать расправленное крыло птицеящера, а сам полез под ванну.

Когда он выпрямился, в руках у него были топор и плоский камень. Лезвие, ржавое у рукояти, по краю тускло блестело. Несколько раз прошедшись камнем вдоль острия с одной и с другой стороны, Толенька убрал его обратно за ножку ванны.

Когда топор хрустко вонзился в плечо птеродактиля, Семен отвел взгляд. Он никогда не считал себя брезгливым (и многим не брезговал, вот уж точно), но этот звук… Он означал кровь. Боль. Совсем как в тот раз.

Однажды на вахте, когда Семен только начинал работать, один парень сломал ногу. Полез на спор на поросшую сосняком скалу и сорвался. Семен тогда пробежал три километра до ближайшего поселка, где был фельдшер, только чтобы не слышать его криков. Чтобы вместе с резкими выдохами выхаркать воспоминание об этом звуке (как будто треснула влажная ветка) и острой костяной щепке, торчащей среди развороченных кровоточащих тканей.

Но ты тоже спорил тогда. Подначивал его. А теперь даже не помнишь имени этого парня. Разве хороший человек стал бы так поступать?

Отрубленное крыло шмякнулось на пол. Без каких-либо указаний со стороны Толеньки Олеся растянула второе. Снова хруст.

Семен уставился на черную дыру в полу. Точно такая же, только гораздо больше, съела часть пола в Олесиной ванной два дня назад. Просто возникла за ночь, как будто всегда там и была.

Нет смысла поддерживать то, что не функционирует.

С чего он это взял?

– Вот, – следующим Толенька выудил из-под ванны нож. – Точи.

Ни он, ни Олеся не глядели в сторону Семена. Словно его тут вообще не было.

Он ее учит. Ее, не тебя. Потому что ты…

Зернистый камень шуршал по лезвию, отзываясь мучительным содроганием в зубах: шш-сс, шш-сс, шш-сс.

Шш-ссла… Ш-сслаб… С-слабак…

Когда бормочущие напутствия Толеньки смешались с хрупаньем рассекаемой ножом плоти, Семен почувствовал, как из желудка вверх поднимается проглоченная недавно яичная жижа. Чернота щербатого провала в полу больше не успокаивала; казалось, она тоже вот-вот выплеснется наружу: холодные мертвые губы выхаркнут на давно немытый пол что-то еще более гадкое.

Ты просто слабак. И всегда им был. Чужой город, чужие люди, учеба в университете – ты даже с этим не смог справиться. Подсел на наркоту, чтобы найти себе оправдание. Так поступают только слабаки.

Сжав губы и до боли стиснув челюсти, Семен вывалился в коридор. Запнулся о распластанное на полу тело второй твари, склонился, опираясь о стену. Горячий спазм скрутил желудок, и его вырвало.

– Семен, ты куда? – раздался из ванной запоздалый оклик Олеси.

Он не ответил, только утерся рукавом. Нечего было отвечать. Хотелось только одного: вырваться из этого тесного, уже не человеческого логова. Вдохнуть свежего воздуха. Успокоиться. Унять взбесившееся сердце, не в такт задергавшееся в груди, словно ему в лицо опять нацелены те самые ножницы. Еще немного, и он сможет различить руку, которая их держит…

Это все аномалия.