Серая мать

Навстречу ей из своей квартиры выглянул Хлопочкин. В руке он сжимал какую-то белую коробочку, вроде упаковки от таблеток.

Он хотел что-то спросить у Олеси, но вместо этого только мямлил. И выглядел жалко: растянутые спортивки пузырились на коленях, майка пестрела жирными пятнами от консервов, одрябшая кожа висела складками, а клочья седых волос липли к вспотевшей лысине.

И все же настоящей жалости Олеся не ощутила, скорее – раздражение и легкое омерзение. Виктор Иванович не просто сник. Он…

(…опустился. Отработанный материал).

Усталость, все это время не дававшая о себе знать, наконец-то догнала Олесю. Хотелось вернуться в свою спальню, в свое гнездо, как следует отдохнуть. И было все равно, что там нужно от нее соседу. Это не имело никакого значения.

(Ему все равно не помочь. Береги силы).

Последний раз окинув помятого Хлопочкина взглядом, она, прежде чем уйти, произнесла вслух то, что и так было ясно:

– Вы умрете здесь.

6

«Серая Мать много всего делает, очень много. Строит, разрушает, еще строит». Кажется, как говорил Толенька.

Ладонь в присохших потеках обтертой не до конца крови скользнула по гладкому кафелю (по тому, что действительно было очень похоже на кафель), затем прошуршала по серой поверхности неизвестного камня, в который он постепенно превращался. Камень покато уходил вниз, а потом обрывался. Дальше – только темнота.

Подтянув колени к подбородку, Олеся сидела на краю провала, съевшего добрую треть ванной комнаты, и глядела в эту темноту.

Что там?

(Ничего. Просто пустота. Пустоту не нужно поддерживать, за ней не нужно постоянно присматривать).

Зачем тогда оставлять ванну? И окаменевшие трубы, неровно срезанные внизу все той же пустотой? Зачем вообще нужно было копировать все это?

Олеся еще раз провела рукой по полу. Постучала согнутыми костяшками по краю раковины.

Копии. Почти все здесь – копии. Теперь она могла отличать их от настоящих вещей.

Настоящие вещи… Именно их и собирал Толенька. И снова – зачем? Оружие, инструменты – это она понимала. Но туфли на шпильках? Детские игрушки? Сувениры?

А еще – сдохшие гаджеты.

Легко поднявшись с места, Олеся невесомой тенью выплыла в коридор и нырнула к себе в спальню. Вытащила из-под кровати ноутбук, взяла с прикроватной тумбочки смартфон. Немного подумав, прихватила электронные часы и фен. Остальное было копиями. Правда, оставалась еще техника на кухне… И она работала в то первое утро. Пусть недолго, но работала.

И в трубах была вода.

Ловушка. Чтобы они не запаниковали раньше времени. Чтобы отвлечь их от…

(У тебя есть дело).

Растерянная Олеся уставилась на вещи, которые держала в руках.

(Все в порядке. Просто устала).

На обратном пути она задержалась у входа в гостиную. Прислушалась к дыханию Семена, заснувшего на диване. Сухое напряжение мышц, поднимающих ребра, шелковистое трение плевры (серой; наверняка она уже серая), ток воздуха в темных лабиринтах бронхиального дерева – она не просто слышала, она ощущала все это. Как рыба, улавливающая окружающие вибрации рецепторами боковой линии.

(Он изменяется).

Верно. Как и Толенька когда-то. И она сама.

Да, надо признать, что она все-таки изменилась. Но не так, как кажется Семену. Она не увядает, как Хлопочкины (и как он). Она приспосабливается. Как Толенька. Потому что только так можно выжить. Может, и Семен все-таки сумеет приспособиться.

Вернувшись в ванную, Олеся опять уселась возле черного провала. Сложила вещи рядом с собой. Втянула носом воздух.

Нет, здесь она почти ничего не чувствовала. Их вынужденное отхожее место практически не имело запахов. Впрочем, как и все остальное. Пахли разве что Хлопочкины, их жилище, и то совсем слабо. Даже нюхачи, пробиравшиеся в подъезд еще пару ночей после ухода Толеньки, с тех пор, кажется, не возвращались. Отныне все они и всё, что их окружало – не важно, копии или нет, – стало частью одного бесконечного здесь.

Она приспособилась. Она могла выжить. Но уж точно не ради коллекционирования бесполезного хлама.

Олеся взяла смартфон. Экран перечеркивала сеть косых трещин. Три дня назад она сама ударила им о стену – ту самую, возле которой начинали ходить часы. Это был еще один эксперимент. Еще один момент лихорадочного умопомрачения. И она оказалась права: прижатый к стене, смартфон включился. Экран судорожно мерцал, искажая изображение, но после пары секунд хриплого шороха из динамика он погас и больше уже не включался.

Вытянув руку над зияющей в полу бездной, Олеся разжала пальцы. Следом за смартфоном в черноту канули ноутбук, фен и часы. Здесь все это было не нужно.

– Олесь…

Тихий голос Семена вырвал ее из гипнотического забытья. После долгого затишья в груди вдруг разлился тревожный холодок.

Сколько она так просидела? Что делала? О чем думала?