Серая мать

Продолжая сжимать в ладони заляпанный сизой кровью нож (рука больше не дрожала), Олеся взглянула на Семена. Он по-прежнему сидел там, где его настигла тварь. Оброненная фомка лежала рядом. Запавшие и слегка обесцветившиеся глаза смотрели то на мертвую птицу, то на сизые, цвета ядовитых грибов, разводы и пятна, покрывающие правый рукав и всю переднюю часть куртки Олеси.

Только сейчас она сообразила, что заострившийся подбородок и впалые щеки парня видны так хорошо из-за отсутствия щетины. Она и не заметила, когда он побрился. В памяти всплыл образ полоумной Аллы Егоровны, накручивающей кудряшки несмотря на то, что все катится к чертям.

– Иди сюда! Помогай, помогай! – раздался позади зов Толеньки. Олеся не сомневалась, что он обращается к ней. От Семена не было никакого толку.

Толенька застыл на полусогнутых ногах рядом с гнездом, а с другого конца крыши на него шла, опустив голову и растопырив перепончатые крылья, еще одна черная тварь. Эта была больше.

(Справишься?)

Губы Олеси снова растянулись в оскале.

– Сбоку заходи, сбоку! – не глядя, скомандовал Толенька, показывая рукой. Все его внимание было сосредоточено на приближающемся противнике. – Толенька отвлекает, а ты сразу шею режь, сразу!

Олеся скользнула вперед, прячась за укрытием с гнездом.

(Выжить).

Уколы электричества переросли в густые волны жара.

(Выжить).

Толенька, вооруженный палкой с тщательно закрепленным на конце ржавым лезвием, сделал выпад в сторону твари. Поддавшись на провокацию, горбатый птеродактиль бросился к нему.

(Убей всех, кто мешает выжить).

Тело, состоящее, кажется, из одних только мускулов, сделалось почти невесомым. Долгий прыжок напоминал полет. Тварь, уклоняющаяся от копья Толеньки, заметила ее слишком поздно. Приземлившись на утыканный роговыми наростами горб, Олеся схватилась за шею птеродактиля и, выплескивая с криком всю накопившуюся ярость, резанула поперек – настолько сильно, что лезвие утонуло в плоти.

Она прижала к своей груди колючую голову, все еще щелкающую клювом, уперлась кроссовками в распластанные крылья и не сходила с них, пока тварь билась в конвульсиях.

Последние судороги полумертвой птицы отзывались в теле приятной дрожью. Кровь, толчками льющаяся из перерезанной шеи, была самой жизнью, была силой, и сила эта переходила к Олесе. Первобытная эйфория охоты, замешенная на крови жертвы, опьяняла и будоражила. Олеся больше не сомневалась в себе. Не нуждалась ни в ком. Пожалуй, дедушка был прав: она действительно сильная.

Вдруг вспомнив о дедушке, Олеся выпустила из рук обмякшую шею твари. Хищное воодушевление схлынуло, оставив после себя лишь резкий дух крови и чужой агонии. При мысли о том, что все это время она прижимала к себе окровавленный труп, сделалось…

(Это просто труп. Правильно, брось его).

Так она и поступила.

Рука с часами приподнялась и согнулась. Что-то заставило привычку сработать, какая-то быстро мелькнувшая мысль, но Олеся уже не помнила ее. Стерев большим пальцем попавшую на циферблат кровь, она одернула рукав, прикрывая часы, чтобы не мешали.

2

Когда Семен попытался встать, в глазах потемнело. В этой темноте, стреляющей мелкими вспышками, некто невидимый вдруг подхватил его и, укачивая, понес прочь.

– Семен! Семен!

Голос Олеси просочился сквозь убаюкивающую тьму, а следом – ощущение ее рук на плече и острых песчинок, впивающихся в висок и скулу. Последней появилась картинка.

Олеся, вся перемазанная в крови птеродактилей, стояла на коленях рядом с ним, почему-то распластанным по крыше. Рядом виднелись грязные ноги Толеньки. Вот и он тоже присел.

– Поешь, не то совсем слабый станешь! – Над ухом раздался какой-то хруст. – Поешь, поешь!

Олеся помогла ему сесть. Ее руки поддерживали Семена так легко и уверенно, словно это не она только что разделалась с двумя уродскими птицеящерами, пока он (бездействовал) пытался справиться с внезапно накатившей слабостью.

Толенька сунул Семену под нос большое яйцо. Черная кожистая скорлупа на верхушке была вскрыта.

– Ешь, ешь! – снова велел Толенька.

– Оно же сырое…

Слабак.

– Здесь нет ни электричества, ни огня, – произнесла Олеся тем же тоном, каким втолковывала когда-то очевидные вещи жене Хлопочкина. – Мы просто не сможем его приготовить. Но если питаться одними грибами, мы не выживем, понимаешь?

Обхватив ладонями шершавый овал яйца, Семен заглянул внутрь. В отверстии, ощетинившемся обломками скорлупы, что-то склизко поблескивало.

– Закрой глаза и ешь, – приказала Олеся, и он (полез под каблук) подчинился.

Тошнотворная жижа наполнила рот, проскользнула дальше в глотку. Один глоток, второй, третий… Чувствуя, как приступ тошноты сжимает горло, Семен отдал яйцо Олесе и зажал рот рукой.

Размазня.

Мысленно считая до десяти и обратно, он старался не смотреть, как сначала Олеся, а потом Толенька через край скорлупы втягивают в себя вязкую жижу. При этом никто из них, похоже, не испытывал отвращения.