Серая мать

Но разве не должно быть названия, дозы, инструкции? Разве таблетки упаковывают вот так, без всего?

Да.

Хлопочкин не слышал, как вернулась в квартиру жена. Не знал, как долго простоял столбом над открытым ящиком, раздираемый непонятными сомнениями. Ведь все же было ясно! Ведь он же точно знал…

Наконец он все-таки выдавил из блистера таблетку и положил ее в рот. А потом – в качестве компромисса – направился к выходу из квартиры. Для собственного спокойствия он решил проконсультироваться с молодой соседкой. Она ведь медик, должна знать, что к чему.

Далеко идти не пришлось. Едва он шагнул за порог, ему навстречу открылась дверь соседней квартиры, и оттуда почему-то вышла Олеся.

– Олеся, а я как раз вас… – Взгляд Хлопочкина, направленный ей в лицо, наткнулся на жесткую линию вымазанных чем-то сизым губ и, сникнув, скользнул вниз, – У меня тут таблетки…

Рука, сжимающая белую упаковку, остановилась на полпути. Куртка Олеси была измазана тем же. Не просто грязью, а… чем-то жидким. Влажным. Источающим незнакомый слабый запах, от которого у Хлопочкина почему-то подогнулись колени. В руках Олеся держала такую же грязную тарелку с какой-то субстанцией, напоминающей куски сырого мяса. Только вместо крови они истекали тем сизым. Или это и была кровь?

Она по уши в крови.

Соседка глядела на Хлопочкина холодно и безучастно. Так мог бы смотреть, притаившись в своей заводи, огромный сом-людоед, пока что сытый. Пока что.

И она так же легко искупается в твоей.

– Вы умрете здесь.

Виктор Иванович не сразу осознал услышанное. Олеся больше ничего не сказала. Просто вышла из тамбура, унося с собой полную серого мяса тарелку.

Откуда здесь это мясо, если остались одни только консервы, и те – в их с Аллой чхолодильнике?

Чей-то полузнакомый сипловатый голос ожил в памяти: «Я-то? Я То… Анатолий Сергеевич. Сосед». Хлопочкин в ужасе уставился на дверь двадцать четвертой квартиры, откуда только что ушла Олеся. Там жил этот высохший, явно больной человек. И серые пятна на его коже были того же цвета, что и мясо.

«Вы умрете здесь».

Сердце прошил насквозь зазубренный шип боли. Хлопочкин отступил обратно за порог и поспешил запереть дверь. Коробочку с таблетками он выронил, но наклониться и поднять ее не давала боль. Держась обеими руками за грудь, он торопился в спальню, к спасительному ящику комода.

Серые дни

1

Остроугольная тень взмыла вверх, все уменьшаясь на фоне плотного войлочного неба. Впервые увидев этих тварей в окно Ангелининой кухни, Олеся испугалась, но теперь страха не было. В последние дни она не раз видела их снаружи. Успела привыкнуть.

(Всего лишь птицы.)

– Гнездо, гнездо там, – забормотал Толенька, беспокойно ерзая на выходе из служившего им укрытием подъезда (точнее – того, что пыталось сойти за подъезд). – Надо сейчас!

Пригнувшись, он крадучись поспешил к низкому зданию, напоминающему «детский сад», в котором прятались днем нюхачи. Олеся молча последовала за ним, Семен – за ней.

Тело двигалось легко, словно исполняя знакомый танец. Точно отмеренные сила, амплитуда, скорость – мышцы учились очень быстро. Ноги в припорошенных пылью кроссовках ступали тихо, избегая выбоин и клочьев шуршащего сухостоя. Взгляд, привыкший ко всем оттенкам серости, скользил из стороны в сторону, ощупывая уродливое подобие городского двора. Любое движение, любая перемена – ничто не останется незамеченным. Пальцы с темными каемками под отросшими ногтями привычно сжимали рукоять ножа. Олеся была готова пустить его в ход, если потребуется.

(Потребуется).

Долгие, бесконечные четыре дня и четыре ночи. Столько они прожили сами по себе, пока Толенька хоронился в своей квартире, не отвечая ни на стук, ни на зов.

В первый день она звала и стучалась к нему почти так же отчаянно, как накануне. Готова была возненавидеть этого ссохшегося человечка за то, что тот вот так запросто их бросил. На второй день она сделала лишь одну попытку. На третий – немного постояла в тамбуре за компанию с Семеном (тот продолжал надеяться, что Толенька выйдет на стук). А после (и на следующий день тоже) Олеся отправилась наружу одна, оставив Семена сторожить под дверью Толенькиной квартиры, если уж ему так хочется.

(Слабак).

Он действительно оказался слабее, чем она думала. А мир снаружи – гораздо менее страшным, чем ей казалось во время их предыдущих вылазок вдвоем. Здесь можно было выжить, и именно это Олеся собиралась сделать в первую очередь.

(Думай о себе).

Да, именно так.

Впереди обвалившийся угол здания ощерился несколькими выступами. Цепляясь за них, Толенька полез наверх, и Олеся, спрятав нож в карман куртки, из светло-голубой превратившейся в грязно-серую, приготовилась забраться следом.