Серая Слизь

— Денис… Дэн… Дело же не в словах. Одно дело, если у тебя есть пусть не варианты — но хоть какой-то выбор… А то, что творится, — оно не ставит тебя даже ни перед каким выбором. Просто давит и все. И даже не так… Давит, гнет: это еще можно постепенно гнуться — или там не захотеть гнуться и сразу сломаться… А тут — просто устраняет. Независимо от твоих действий… реакций… Ты не то что не можешь выбрать или не выбрать смерть… Ты даже красивой смерти выбрать не можешь. Не можешь там… сдохнуть, идя наперекор. Просто потому что совершенно непонятно — куда это: наперекор. Точнее понятно, что — некуда… Знаешь, почему Дима так страшно с собой покончил — почему он сжег себя? Не задавался таким вопросом? Он ведь хоть смертью, способом ее, пытался как-то противопоставить себя происходящему. Если все становится никаким, серым, “серой слизью”, как они говорили… то хоть умереть он решил ярко. Ну и что в итоге? Обезображенный труп на какой-то окраинной помойке… вокруг которого потом еще проворовавшиеся менты затеяли паскудную свою возню… И так со всем. Нельзя там… умереть, оставаясь несогласным. Потому что даже соглашаться — не с чем. От тебя никто ничего не хочет. Нет ни врага, ни враждебной силы, ни ситуации противостояния, ни возможности выбора. Понимаешь?

— Понимаю. Но… Знаешь, почему мне сложно принять такое? Твою версию? Потому что она не то что слишком безнадежная — она в своей безнадежности слишком категорична. Слишком надрывна. И в этом она — очень человеческая. Ты говоришь о нечеловечески равнодушном процессе — но ты слишком по-человечески неравнодушна в трактовке этого равнодушия… Это максимализм. А объективный ход вещей, энтропия — это все чуждо максимализма… В конце концов… — поворачиваюсь к ней. — Ты сама-то ведь драпаешь. И даже не от серой слизи. А от ментов.

Она снова пожимает плечами. Фыркает:

— Ну, это… рефлексы. Против них, знаешь, не очень попрешь… Нездоровые здоровые инстинкты. Потребности организма.

— Душа, — говорю, — просит ананасов в шампанском — а организм требует водки… Ну да, ну да. Тут я тебя понимаю. С рефлексами у меня, видимо, тоже все в порядке. Вероятно, даже слишком… В этом ты хотела удостовериться?

Улыбается — наперекосяк:

— Да я, Дэн, сама не знаю, чего хотела… Просто боюсь, наверное…

— А тебе не приходило в голову, что вместе — хуже? Страшнее… Что выходит такой взаимный подзавод страха… Вот Федька… — вдруг иссякаю.

— Да, — как-то нехотя произносит после паузы… — Может, ты и прав… Но что точно — никто тут никому ничем не поможет. Есть вещи, с которыми всегда приходится иметь дело в одиночку… Ладно, Денис, — надевает очки. — Все это зола… Извини, что время отняла. — Да ну че, — берусь за ручку дверцы, — всегда приятно с симпатичной девчонкой поболтать…

…Николас: Слушайте, братцы. Если уж мы об этом “Ковчеге”… Никто не в курсе, чего они так любили это выражение: “серая слизь”? Нет, я знаю, что означает этот термин — мне интересно, что они-то сказать этим хотели?

Сол: А Грекову, гуру их, просто звучание понравилось. Он вообще любил “говорить красиво”. Я даже знаю человека — не буду называть, — который ему это словосочетание подсказал. Только Греков, употребляя его, не очень вдумывался в смысл. Иначе б вряд ли стал употреблять… Ведь он-то настаивал на необходимости осмысленной реакции на то, что происходит. А какая может быть осмысленная реакция на Серую Слизь? Какая вообще тут может быть реакция? Какая может быть реакция на эпидемию чумы? Заболеть и сдохнуть. Причем Серая Слизь — это даже не вирус, это еще хуже. Вирус — самая низовая из всех биологий, настолько примитивная, что даже целесообразности — биологической целесообразности! — для нее не существует, которая может жрать своих носителей до тех пор, пока вообще всех не уничтожит и не умрет вместе с ними. Но даже в распространении вируса есть хоть какой-то, хоть наипримитивнейший смысл — он жрет, чтобы жить. А тут нет даже этого. Здесь не жизнь, не биология, сколь угодно низовая — здесь процесс чисто механического копирования. Вовсе лишенный какого бы то ни было смысла и цели. Это пыль, которая все, с чем соприкасается, превращает в пыль же. НИЗАЧЕМ. НИПОЧЕМУ…

Шагаю в свою Иманту пехом. Почему — без понятия. Просто шагаю. Потом решаю — для того, чтобы подумать. Но ни хрена я на самом деле не думаю.

От Стрелков по набережной — к Вантовому мосту, чей неравнобедренный треугольник с жирной высотой пилона четко вычерчен на спектральной голубизне. Звуки машин — словно громче обычного. Солнце уже вполне весеннее, уже греет, но ветер с реки — ледяной.

Влезаю на Вантовый. Серо-коричневая сильно мятая Даугава без следов льда движется под ветром вспять — к Каменному мосту. В порту, у ближних причалов, под высоткой когдатошнего Агропрома — серенькие сторожевики: кто-то из братьев по НАТО. Подальше — палубная слоенка гипертрофированного скандинавского парома. “Солнечный камень” на левом берегу действительно блестит гранями — но не драгоценность напоминая, а железный ящик с пустой стеклотарой из советского детства.