Сердце

Он бросил взгляд в сторону коридора – наверное, ждал Колкконена? Может быть, он вообще был интерном? Или на испытательном сроке? Под присмотром? Он взял карандаш и стал рисовать линии на зернистой бумажной простыне рядом с младенцем. Смотрите: это сердце. А здесь дуга аорты, через которую кровь течет в тело. А вот тут – прямо тут – две самые большие артерии, ведущие вверх, к мозгу. Конечно, на самом деле всё выглядит не совсем так, но вы понимаете, да? А вот третья. Он провел изогнутую линию – вверх и сразу вниз. И здесь, наверху, в дуге аорты, на самом типичном месте у вашего сына сужение, из-за которого кровь не может нормально поступать в левую сторону тела. Ток должен выглядеть так. А выглядит вот так. Здесь затор. Он выводил толстые, неровные линии и стрелки. Правая часть тела подвергается особой нагрузке и может не справиться. А вот клапаны выглядят нормально, это хорошие новости. Обычно такой порок сопровождается деформацией клапанов. Тогда приходится вставлять чужеродные детали, что сопряжено с риском воспалений. Вот так (он сделал набросок). Но чтобы сказать точно, надо обследовать его еще раз. Ему больно? – спросила я. Нет. Ему не больно и не будет больно. В сравнении со многими другими операциями на сердце, эта проста. Можно сказать, элементарна. Увидимся в отделении, где палаты. Спросите у них, можно ли вам пожить там. Я полагаю, что ничего невозможного нет.

Каждое утро ровно в семь загорались трубки ламп дневного света, и я прикасалась к личику, видневшемуся из-под одеяла. Брала младенца на руки, мыла плотное тельце, он просыпался, сонно приоткрывая глаза, и тельце сжималось – но не от боли. Глаза – уже округлившиеся, ясные – обводили комнату, хлопая ресницами. Взгляд гулял от лампы к лампе. Я клала его на весы с бумажной подстилкой и считывала граммы, как меня научила Хельми. Потом кормила и снова взвешивала, а затем одевала в чистое боди и великоватые штаны с больничным логотипом. Шерстяные носочки, шапочка из хлопка. Я мгновенно вычисляла разницу между весом до и после еды и запоминала цифру, чтобы при первом удобном случае сообщить персоналу. Мне ни разу не понадобился карандаш, лежащий рядом с весами. Я думала только о самой цифре, не о значении. Не о том, что разница была недостаточно большой. (Он уже почти ничего не ел.)

Мое собственное тело продолжало работать, не привлекая к себе лишнего внимания. Единственное, что настораживало, – странное потягивание в области прямой кишки. Геморрой, предполагали медсестры. Самое обычное дело после беременности и родов. Ткани подвергаются высокому давлению. Ведь он весил почти четыре килограмма, так? И это ваш третий ребенок, да? Странно, что это у вас впервые. Немедленно воспользуйтесь суппозиториями – избежите более серьезных проблем в будущем. В душе направляйте струи теплой воды на выступающие узлы. Пробуйте запихнуть их обратно в анус. Есть еще специальная мазь!

На морозе было больно и щипало, а когда остальное семейство пришло навестить нас с младенцем, и я взяла на руки среднего сына, на секунду показалось, что тело не выдержит. Наконец, одна из медсестер позвонила в родильное отделение и попросила об осмотре, но там велели обратиться в поликлинику. В родильном отделении уже сделали для меня всё возможное. Медсестра снова описала ситуацию, но приема так и не добилась. Я позвонила в свою поликлинику, расположенную на другом конце города, и договорилась о визите через неделю.

Я люблю утра, люблю Netflix, люблю поля. Люблю время, когда на улице никого или почти никого нет. Люблю, что так будет всегда: в определенные часы движение в городе затихает. Между тремя и пятью утра почти все сидят дома, всегда, всегда. И опустевшие места. Что они тоже будут всегда: вокзалы, обочины, зимы.

Люблю синяки, на себе и на других. Я вижу в них признак того, что человек пошел на физический риск, нарушив привычный ритм движений. Что такие люди принимают все аспекты жизни – включая и то, что не всякая попытка увенчается успехом. Об этом говорят ссадины, которые такие люди не только не скрывают, но даже выставляют напоказ, вот как я. Однако я имею в виду только приобретенные собственными стараниями синяки – ссадины танцоров, ушибы альпинистов, велогонщиков, шишки, растянутые мышцы, отметины, следы. Я говорю о ранах как аксессуарах и маркерах идентичности. О легком и пристойном презрении к смерти. Не о кровоподтеках после побоев.

Мне кажется, я узнаю тех, кто разделяет мое отношение. Кажется, что их тоже тянет ко мне. Племя моих грез. На перекрестке у светофора. В аэропорту. В трамвае.

Легко одеваться как бродяга, если ты богата. Или носить одежды леопардовой расцветки, если ты юна. Мешки под глазами придают интересный вид тем, у кого на самом деле есть возможность выспаться.

Может, я разделяю людей на тех, кто боится вспотеть, и тех, кто только и мечтает взмокнуть?