Сердце

Вскоре после операции нам дали взглянуть на младенца. Он лежал в реанимации, присоединенный к аппаратам, трубкам и шлангам. Зал был похож на космический корабль изнутри – как в каком-нибудь старом фантастическом фильме: великолепная, поблескивающая серебром декорация, металлически жужжащая и посвистывающая. В остальных причудливо сконструированных кроватках лежали другие младенцы, и за каждым была закреплена медсестра, и каждый был подключен к аппаратуре, но я видела только его. Грудная клетка поднималась и опускалась под одеяльцем, которым я укрыла его перед отправкой на операцию, чтобы он чувствовал родной запах. Теперь на одеяльце ржаво-коричневые пятна, они не отстирываются. Я узнала красивую форму его плеч. Мы отправились домой на ночном такси, у меня не было сил идти пешком, хотя до дома было недалеко. Клаус удивился: я всегда хотела как можно больше двигаться. Дома съела целую плитку шоколада. Ноги дрожали так, что пришлось лечь и лежать, не говоря ни слова.

И всё закончилось? Ничего не закончилось, всё открыто, но когда-нибудь должно закрыться. Вместо старой гладкой ткани образуется новая. Рубец. Но однажды появится новая рана, и она не затянется, и синяки будут иного рода, рассыплются бисером по рукам или торсу. Однажды у меня в последний раз закружится голова, привычным образом – или совсем иначе. Однажды родинка окажется не безобидным пигментным пятном, однажды мои каракули после скучного заседания невозможно будет разобрать, и причиной окажется не просто усталость; но тот день еще не настал.

Иногда кажется, что в моих усилиях нет смысла, что можно просто лечь и лежать, зная, что через десятки лет или завтра какая-то часть меня не выдержит, и всё, что я принимаю как данность, обернется пятном крови на туалетной бумаге, новообразованием, которого не должно быть. Иногда мне совсем ничего не хочется делать, потому что – вдруг это последний раз, как печально. Иногда сердце совершает двойной прыжок или даже тройной, а потом замирает. Случается, просыпаюсь от того, что оно скачет галопом, и я не могу оставаться на месте, и не могу успокоить его. Мне делали рентген сердца, записывали его ритм, когда я была уверена, что у меня миокардит или острая сердечная недостаточность (неизлечимо). Впрочем, не исключено, что я погибну в автоаварии. Я всегда подозревала, что я из тех, кто увядает медленно, что мое сердце так просто не сдастся. Но этот рассказ – не о моем сердце.

У меня появилась идея: женщины у озера. Как раз когда я забеременела. Или раньше? Может, замысел существовал очень долго, кристаллизуясь медленно, как и все идеи, наделенные смыслом? Может, он уже не актуален. Может, сейчас я должна рассказать что-то другое. Но женщины у озера. У костров. Пейзаж. Что-то вроде современных новопоселенок, исповедующих религию the future is female. Они стояли у меня перед глазами: документальные черно-белые кадры. Или что-то вроде making of? Они должны были быть разными, но объединяла их самостоятельность. Одна из них серебристо-седая. Волосы до колен, если распустить (в один прекрасный день она отрезала их и сказала, что так легче). Густые и совершенно седые. Ей должно было быть лет семьдесят, не меньше. Но еще не восемьдесят. Ученая или поэтесса. Однако поэтесса со значением, не просто писака. Ее движения у озера. Птичьи. Чуть-чуть, слегка преувеличенные. Ее слоновья кожа с бронзовым отливом. Лодыжки, грудная клетка. Изгиб шеи всё еще бодрый, ненасытный. Она ловко обращается с животными, она сильная. Преподает в университете в ближайшем крупном городе и делает это так, что студенты после не смеют пересказывать, чтобы не испортить. То, невероятное. Изменившее их жизни, отношение к миру. Никто не помнит точно, что происходит на ее лекциях. Но они переворачивают всё с ног на голову. В университет она едет мимо горных хребтов, рано утром. Мимо скота на выпасе. Порой попадаются дикие животные. Благородный олень. Там можно встретить гризли. Звонкий осенний воздух овевает лицо, когда она перешучивается с мужчинами на бензозаправках. Ее дом: без плодовых мушек. Ее утро: каждый раз разное. Чашка черного кофе. Две большие картины на стенах. Стильные, минималистичные. И всё это в фургоне? Ее передвижения in the off hours. Лошади. Англо-саксонская фантазия?

Фрэнсис или Лорен. Может, она предводительница или даже основательница этого необычного поселения вблизи забытого озера в пустыне. Хотя мне так не кажется, ей просто хочется мира и покоя. Поговаривают, что женщины то и дело грызутся, но это не так. Они не курицы, нервно хлопающие крыльями, они излучают мир. Женщины у озера спокойные и опытные. Они не жаждут власти. Они знают, как хотят жить – так и живут. Проще простого.

Но не это я писала больничными вечерами, не так много слов, не так связно.