Сердце

Какое ребячество – думать о таких поверхностных вещах, как внешность. Как можно позволять себе такое в худшие моменты жизни? Неужели больше не о чем размышлять, кроме как о чьей-то красоте? Я не терзалась, но изумлялась. И давала себе волю, втайне восхищаясь автоматической тягой к жизни, которая пробуждалась, когда земля уходила из-под ног. Или дело было в том, что он проявил понимание? Наверное, эти два обстоятельства слились в какой-то мираж. Но от этого электрические разряды, пронизывавшие меня, не становились слабее. Чувство было реальным.

Конечно, ничего не произошло. А что могло произойти? Не могла же я начать целоваться на крыше с врачом своего смертельно больного ребенка. Но хотела? Как такое вообще возможно? Это же не голливудский фильм, а совсем другое. Но в голове пронеслась мысль: его лицо и мое – и тут же растаяла в воздухе. Я завидовала всем медсестрам, работающим с ним в паре. На мгновение я ощутила такую ревность, какой никогда не испытывала по отношению к Клаусу. Мне было просто необходимо стать врачом, срочно.

Здрасте, здрасте!

Увидев меня, он подскочил на месте. Ой, извините, здесь просто никого никогда не бывает.

Кажется, он меня не узнал. Перед ним каждый день вереницей тянулись родители с детьми, и его, разумеется, – и к счастью, – больше всего интересовало, как функционирует сердце у детей. В отделении я его не видела, врачи вообще показывались только во время обхода, и всякий раз приходил кто-то другой. И всё же – по-настоящему интересную личность он, наверное, запомнил бы? Теперь я просто обязана была поставить его в известность о том, что я – интересный человек, творческая личность, почти спортсменка, и вообще не всегда выгляжу как сейчас. Это не моя идентичность.

Я мама Сигфрида, сказала я. Мы виделись пару дней назад. Помните? В смотровом кабинете.

Он кашлянул, вглядываясь в мое лицо.

Если честно, то…

И тут он просиял.

Нам привезли новый аппарат УЗИ. Это от объединения (он произнес название, я тут же забыла), они снимают у нас часть здания. Кажется, и вашего мальчика завтра будут обследовать именно там. Ой, мне надо идти, добавил он, бросив взгляд на часы. Вы здесь ночуете? Тогда, конечно, хочется выйти на свежий воздух. Он улыбнулся. Закроете дверь, когда будете уходить? Ею надо хлопнуть как следует, а то останется щель.

Назавтра я его не увидела, через день тоже. Вообще никто из врачей не показывался. Было воскресенье, до операции оставалась неделя. В выходные никогда ничего не происходило. Наступало приятное, обманчивое затишье. Будили позже обычного, в восемь. Но в общем приемном покое всегда бурлила жизнь. Не обуваясь, я дошла до больничного кафе и присела за столик с пирожным и газетой. Чай был необыкновенно вкусным. Как следует настоявшимся, крепким и горьковатым. С маслянистой пленкой на поверхности. «Невеста императора» или какой-то похожий, сладковатый сорт из тех, что мне обычно не по вкусу. Когда младенец проснулся, я стала ходить по коридору, держа его на руках и делая вид, что всё хорошо. Что я обычная мама хорошенького новорожденного. Медсестры сияли, едва завидев нас, и наперебой восхищались ребенком.

Один раз, еще до того, как все домашние заболели, Клаус и старшие братья навестили младенца. Они стояли с серьезным выражением, разглядывая красное личико в кроватке. Сказать было нечего. Что-то навсегда изменилось. Его зовут Сигфрид, сказали мы. Братья приняли к сведению. Он болен, но скоро поправится. Мама пока живет с ним в больнице, потому что она его кормит. Но скоро мы все вместе будем дома.

Я взяла младшего из братьев и пошла с ним в игровую в другом коридоре. Старшего Клаус повел в кафе есть мороженое, а младший скучал по мне особенно сильно, поэтому решил остаться. В игровой была девочка лет четырех. Ее мама приветливо поздоровалась со мной. Мы разговорились, и я рассказала, что у меня родился мальчик с коарктацией. Думали, что всё будет хорошо, а оказались тут. Я заплакала. Плакать получалось только перед незнакомыми людьми.

Она ответила, что такие неожиданные беды, конечно, повергают в шок. Что двое ее сыновей родились с таким пороком, но всё обошлось. Их прооперировали, теперь регулярно осматривают, вот и всё.

Откровенность не помогла. После я только жалела о проявленных чувствах.

«От этого никак не защититься – ни молчанием, ни рассказыванием. В том и другом случае не обойтись без преувеличений, но ТЫ БЫЛ ТУТ не подходит ни к одному. Подходящего мерила, правда, всё равно нет»[2].

Мне уже никогда не обрести покой. И не забыть тех, перед кем открылась, и то, что они ответили.

Дети играли рядом, что-то бормоча себе под нос, каждый свое.

А вот Сири, продолжила мама девочки, она родилась без правой половинки сердца. Только с одним желудочком. Это уже сложнее. Три больших операции за плечами, этой весной четвертая. И мы не знаем, что будет. Никто не знает. Живем, не загадывая наперед.