Сердце беглеца

– Заткнись, Харрис, – рявкнул громила и снова обратился к Тайри: – На случай, если у тебя не хватит мозгов вовремя сделать ноги, я и Рэйф решили тебя обезопасить. Тебе уже больше не придется стрелять правой рукой. Никогда!

Говоря это, Ларкин все время двигался, потом выхватил винтовку из рук второго и изо всех сил ударил ее прикладом по лежащей на земле руке Тайри. Раздался тошнотворный хруст ломаемых костей. Тело Тайри конвульсивно содрогнулось, и из его горла вырвался глухой стон. Накатила волна мучительной боли. Руку и предплечье будто пронзила раскаленная игла.

Казалось, где-то вдали слышался топот – люди Аннабеллы уходили. Человек в жилете из овечьей шкуры, подходя, ткнул Тайри сапогом под ребра.

Последним удалился верзила по имени Ларкин, на прощание злорадно хмыкнув и наступив на раздробленную руку Тайри. Боль была невыносимой, и из уст Тайри вырвался хриплый крик, а потом тьма поглотила его, милосердно потянув на дно, вниз, в никуда…

Когда он пришел в себя, было уже далеко за полночь. Он долго лежал неподвижно, пытаясь убедить себя, что боль в правой руке вовсе не его боль.

Ларкин. Рэйф. Харрис. Эти имена гудели у него в мозгу, пульсировали в унисон его разбитому содрогавшемуся телу. Он вдруг почувствовал, какая жесткая и холодная под ним земля, какой прохладный воздух.

– Черт возьми, не могу же я здесь оставаться всю ночь! – пробормотал Тайри сквозь стиснутые зубы и заставил себя подняться на колени, а потом и на ноги. Он ощутил острую колющую боль в боку и тихонько помянул «добрым» словом бандита, пнувшего его на прощание.

Цепляясь за стену, чтобы не упасть, он начал свое путешествие. При каждом вдохе сломанные ребра нестерпимо ныли, и к тому времени, когда он добрался до улицы, он задыхался, как загнанный мустанг.

Серый стоял, привязанный возле салуна, в каких-нибудь десяти ярдах от него. Эти десять ярдов показались ему десятью милями, а еще длиннее была залитая луной улица, по которой он брел, пошатываясь. Тихо сказанное жеребцу волшебное слово заставило того опуститься на колени, и Тайри мысленно поблагодарил себя за то, что у него хватило предусмотрительности научить лошадь этому ценному трюку.

Сжав зубы, он взобрался в седло. Каждый мускул в его теле отзывался на движения серого, поднимавшегося на ноги. На мгновение мир закачался, как пьяный. Когда он снова смог видеть, то осмотрел свою правую руку. Распухшая, заляпанная грязью и кровью, она больше походила на кусок жеваного мяса. На несколько мгновений Тайри замер в нерешительности. Безоружный, с ни на что не пригодной рукой, он чувствовал себя не сильнее грудного младенца и таким же беспомощным. Это было новое и, безусловно, неприятное для него чувство.

Тайри невесело усмехнулся и тронул серого. Он знал, что, как это ни грустно, не станет желанным гостем во владениях Хэллоранов, но больше ему было некуда податься.

Рэйчел сидела перед туалетным столиком и с отсутствующим видом расчесывала волосы. Она не видела Тайри уже около пяти недель. И ей казалось, что с тех пор прошла вечность. Как странно, думала Рэйчел, вся радость жизни будто ушла вместе с ним. Ей не хватало его язвительного смеха, фривольных замечаний, которые он иногда себе позволял, его вопросительно поднятой брови, улыбки, тонущей в клубах дыма длинной черной сигары и выжидательного взгляда его янтарных глаз. Она частенько сетовала на его лень, но теперь с грустью вспоминала, как он бездельничал, греясь на солнышке на ступеньках веранды, со шляпой, низко сдвинутой на лоб, небрежно вытянув перед собой длинные ноги. Она вспоминала, каким внимательным он был, когда она вывихнула лодыжку, как нежно заботился о ней, вспоминала их обеды вдвоем. Как танцевала с ним при лунном свете и как крепко его руки сжимали ее талию, и ласку в его глазах… Она вспоминала всю ночь, проведенную с ним в хижине Джоргенсенов, и чувствовала, как кровь приливает к ее щекам при одной мысли об этом. Как глупа она была, если вообразила, что Логан Тайри действительно питает к ней нежные чувства, что он вообще способен питать какие бы то ни было чувства! Это оказалось просто чудовищной шуткой, жестокой, убийственной шуткой. Как, должно быть, он потешался над ней – глупой деревенской девушкой, которой так легко вскружить голову! Если бы только она могла не вспоминать! Если бы только ей не было так больно! Если бы ей стало все равно!

Она заполняла свои дни работой: убирала в доме, полировала мебель и натирала воском пол, будто вся ее жизнь зависела теперь от чистоты пола, блеска мебели и сверкания свежевымытых стекол. Теперь она сама искала общества Кэрол-Энн, насильно заставляла себя смеяться, сплетничать и флиртовать, будто у нее не было ни забот, ни печалей. Она заставляла себя быть любезной с Клинтом. Она вызвалась преподавать в воскресной школе, настояла на том, чтобы помогать Уоткинсам, когда Мэйбл Уоткинс сломала ногу…

Но вся эта бесконечная круговерть не притупляла боли в сердце. Ночь за ночью она лежала без сна, глядя в потолок и вспоминая.