Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо

Вместе с тем в этой фразе чувствуется явное превосходство над государственным порядком — нечто похожее на силу тяготения, для которой не существует препятствий. Любопытно, сколь бессодержательными и сомнительными оказываются в сравнении с ней законные процедуры с их ритуалами и формальностями. Впервые я осознал это во время гражданской войны — революции носят безусловный характер, пока в дело не вмешиваются матери. И вот тогда бывают мгновения, когда даже самые лучшие части опускают оружие. Когда женщины преодолевают страх, ход событий становится похож на могучее и бесформенное движение древних ледников.

Размышляя над этой фразой, замечаешь ее глубокую правоту, начиная с безошибочного выбора слов и кончая положением и последовательностью гласных. Так, во второй ее части интонация плача, выраженная тремя подчеркнутыми гласными, скачками спускается на три ступени. А в самом начале проскальзывает нечто очень странное и невероятное, скрытое ликование в связи с обретением того, что уже никто и никогда не отнимет. Жизненный путь мужчины видится как траектория летающих рыб: вырываясь из стихии, они переливаются всеми своими красками, чтобы так же стремительно вернуться обратно в глубину, к матери.

Дополнение

Юберлинген

Впрочем, рассматривая этот случай, я пришел к еще одной мысли: когда я слышу, что были задержаны братья, то криминальный элемент кажется мне в известной степени оттесненным на задний план и смягченным. Наверное, здесь играет роль воспоминание о тех временах, когда в правовых вопросах дело решали клановые связи. Допустим и противоположный взгляд, согласно которому преступный элемент принимает в этом случае особенно угрожающие формы, поскольку захватывает не только индивидов, а всю семью, — судебные приговоры и комментарии в газетах свидетельствуют о том, что этот взгляд является у нас главенствующим. Несомненно, его придерживались еще чиновники императорских и церковных судов прошлого, и действительно, в случаях конфликта семьи с государством мы можем усматривать здесь подтверждение того факта, что государству пока еще не удалось обуздать семью.

Понимание этой противоположности, быть может, дает нам маленький ключ, с помощью которого отдельный человек может определить, пожалуй, даже вернее, чем с помощью телесных признаков, принадлежит ли он к древней расе и в какой мере он к ней принадлежит.

Созерцательный скептицизм

Штеглиц

Наряду с теоретическим скептицизмом философов существует более опасный созерцательный скептицизм — весьма далекий от принятой нормы взгляд, возможный лишь потому, что природа недостаточно точно кроит одежды, предназначенные для жизни. В результате в швах остаются лишние лоскуты материи. Например, рыба, разделанная кухаркой, продолжает прыгать на раскаленной сковороде. Подобным же образом испытывают лишние ощущения и люди, оказавшиеся в ситуации, лучшим выходом из которой был бы обморок, как, скажем, при падении в пропасть.

Однако то, что для нашей естественной жизни избыточно и болезненно, в сфере духовной приводит к невероятным открытиям. Удивление может достигать такой степени, что способно оттеснить страх; в таких случаях как бы приподнимается тонкая вуаль, почти всегда скрывающая от нас мир. Поэтому говорят, что в эпицентре циклона царит совершенный штиль. Там можно видеть вещи в неподвижном, более ясном и отчетливом свете. В таких точках мы видим то, что обычно видеть запрещено, ибо достигшая своих пределов действительность подобна зеркалу, которое неспособно утаить обман.

Мне вспоминается, что такая же тишина воцарялась и на войне сразу вслед за штурмом первой окопной линии. После урагана артиллерии, после сигнала к атаке, после столкновения с врагом лицом к лицу наступал отлив. Бешеное бурление битвы, достигнув своей высшей точки, сменялось внезапным затишьем. Актом уничтожения противника завершалось и вместе с тем устранялось сценическое действие борьбы, и поле битвы на какое-то время становилось похожим на муравейник, застывший в бессмысленной суете. Никто не мог пошевелиться — как зритель, только что наблюдавший гигантский фейерверк, и вместе с тем как человек, только что совершивший ужасный поступок.

Тогда до уха начинали доноситься монотонные крики раненых; казалось, будто всех поразило одним огромным взрывом. Эти крики, выражавшие поразительные страдания твари, звучали словно запоздавший протест жизни против исторической машины, безучастно переехавшей живые тела и все еще стоящей на парах.

Эти мгновения я помню столь ясно, что ощущаю даже запах пороха, который клубами поднимался от распаханной взрывами земли. На всех лицах было написано странное замешательство — как если бы позади пылающих театральных декораций, исчезнувших словно по мановению руки, открылась разгадка какой-то непростой задачи. Перед усталым внутренним взором медленно догорала некогда яркая и блестящая иллюзия, которую питали старые грезы и страсть, граничащая с безумием.