– Не самоубийство, а целенаправленный риск. Понимаешь, в чем разница, Плешь? Дело-то раз плюнуть. Доведем их до сраной затопленной деревушки, осмотрят они достопримечательности, чтобы потом написать что-то в своих книжках, и вернемся обратно. Получим кучу денег, и ты сможешь целый месяц, не переставая, трахать шлюх в порту. Я знаю, что именно так ты и поступишь, – ответил Торвальд с насмешкой.
– Конечно, куда ж еще тратить деньги? Но ты разве не слышал? Говорят, там какая-то болезнь, от которой лопаются глаза. А мне мои глаза еще нужны.
– Плешь, неужели ты во все это веришь? Это только сказки. Их детям рассказывают, чтобы те допоздна не гуляли и слушались. Не майся дурью, – это был уже другой голос.
Остальную часть разговора не помню, слишком уж сильно сжимал глаза, чтобы не выдать, что я не сплю, а подслушиваю, так сильно, что заснул. И славно, боюсь предположить, что они сделают со мной, если узнают это. Они и так обращаются с нами, как с мусором. Грубят, пихают и называют по-всякому. Будь моя воля, то давно бы пустил пулю в одну из этих самодовольных рож, но их слишком много, так что я вряд ли выживу. Да и стрелять я не то, чтобы умею.
Путь по дороге не трудный, но утомительный. Невероятно скучно идти вот так, молча, глядя на абсолютно одинаковый пейзаж – толстые стволы деревьев с зелеными макушками по обе стороны. Иногда, конечно, получается перекинуться словечком с Синдри, но обычно, в строю он идет далеко от меня. Зато эти неотесанные мужланы всю дорогу горлопанят и смеются, как полные придурки.
Я пытаюсь писать каждый раз перед ночевкой, но редко, когда это получается, иногда просто вырубаюсь от усталости и от ноющей боли в ступнях. Пока, что удалось только пару раз, за весь этот долгий путь. Хотя неважно, так или иначе, ничего не случается, просто дорога, пустая и безжизненная. Зато наемники рады, ведь, по сути, делать ничего не нужно, а денюжки все равно капают. Эх, зачем только Синдри нанял их? Говорил я ему, чтобы нашел простого проводника, а не целый отряд убийц…
– Похоже накаркал, – Асмер подумал о скелете, лежавшем недалеко отсюда.
Дальше почерк становился все менее разборчивым, словно рука у писавшего сильно тряслась. Асмеру повезло, что он работал в полиции, где приходилось иметь дело и не с такими каракулями, а иначе он ни за что бы ничего не понял. К тому же, почерк автора дневника был гораздо разборчивее писанины Брестона.
… Это просто невероятно, этого просто не может быть. Я остался совсем один.
Все было хорошо и спокойно.
Но в одну секунду, царивший вокруг покой, вдруг превратился в полнейший хаос. Раздалось два хлопка, а затем звук падающих на землю тяжелых предметов.