Почти все, кто сейчас читает эту книгу, сталкивались с вирусными инфекциями. А те, у кого есть дети, имеют с ними дело еще чаще. У очень,
Лидия не была готова к такому повороту – с ее характером это было просто немыслимо. Ее кожу покрывал бронзовый загар от езды верхом и работы на ферме. Дома ее ждали дети, которым она была очень нужна. По ее собственным словам, она связывала всю семью воедино и задавала ритм ее жизни. Но, судя по количеству привезенных ею в больницу вещей, Лидия с самого начала понимала, что уедет отсюда нескоро.
Первая операция по пересадке сердца была проведена в Кейптауне в 1967 г. Кристианом Барнардом. Стать первым хирургом, который сделал такую операцию, было для Барнарда важнее, чем стать в этом деле лучшим. Всего через несколько дней после операции Барнард отправился в мировое турне принимать поздравления, в то время как пациент, которому была произведена пересадка, в его отсутствие почти сразу умер[466]. Однако, хотя лицом трансплантации сердца стал Барнард, другие хирурги всего мира продолжили улучшать технику проведения операции и совершенствовать препараты, используемые для того, чтобы держать иммунную систему пациентов под контролем и обеспечивать им все большую и большую продолжительность жизни. В наше время после пересадки сердца пациент живет еще в среднем почти 12 лет. Правда, с тех пор практически не изменилось количество сердец, доступных для пересадки. В США от сердечной недостаточности страдают миллионы людей, а сердец, которые можно трансплантировать, появляется всего около 3000 в год – и то лишь потому, что в последнее время очень много молодых людей погибает из-за опиоидной эпидемии. Лидия понимала, что прежде чем ей найдут подходящий орган, может пройти много месяцев.
Сердце Лидии так ослабело, что к тому моменту она уже с трудом вставала с кровати. Ей круглые сутки давали бесчисленное количество лекарств, которые заставляли ее сердце биться хоть чуточку сильнее. Однако эти лекарства были сами по себе опасны, потому что увеличивали риск возникновения потенциально смертельных аритмий. Ее жизнь висела на волоске, и мы ходили вокруг нее на цыпочках: вместо того, чтобы брать у нее анализы каждый день, мы начали делать это раз в несколько дней. Мы старались не менять ей никакие лекарства, боясь, что малейший дисбаланс может спровоцировать штопор, из которого мы уже не выйдем.
Несмотря на все наши усилия, Лидия медленно, но верно угасала. После нескольких первых недель родные перестали ее навещать. Ей было уже просто невыносимо все время лежать в постели. Мы вывозили ее несколько раз в больничный двор, но эти прогулки были крайне редкими и недолгими.
А потом, ранним-ранним утром, пришла новость: появилось сердце, идеально подходящее для Лидии. Мы все обрадовались, и Лидия, конечно, в первую очередь. До этого она боялась операции, боялась боли и того, что ей вставят трубку в горло, но все эти страхи улетучились. Медсестры помогли ей собрать вещи. Все ее добро уложили в большие пластиковые мешки. Последнее, что она сделала перед выходом, – накрасила помадой губы. Пока она ехала на каталке в операционную, весь персонал провожал ее как будто на войну.
Следующие несколько часов, занимаясь другими пациентами, вся наша команда время от времени виртуально справлялась, как у нее дела. Она все еще находилась в операционной, но мы понятия не имели, что там происходит.
И вдруг двери нашего отделения распахнулись, и Лидию привезли обратно почти в том же виде, что и увезли. Оказалось, что за то время, что сердце извлекли из донора и доставили к нам в больницу, в нем начался процесс разложения. Кардиохирурги решили, что использовать такое сердце может быть слишком рискованно, и прислали Лидию обратно к нам. Мы все были подавлены этой новостью: время ожидания для Лидии обнулилось, и ее часы затикали снова. Все мы сомневались, что она доживет до следующей подобной возможности.
У Лидии началась каютная лихорадка. Ее сердце ослабело настолько, что ей пришлось ввести в аорту баллон для контрапульсации. Теперь ей нельзя было даже шевелиться в кровати, чтобы случайно не сдвинуть это приспособление с места. Единственное движение, которое ей можно было делать, – тянуть руками яркие резинки, закрепленные в изголовье койки. Зачастую ее охватывала паника, и нам приходилось ее успокаивать.