Сердце Малого Льва (СИ)

— Как ты меня замучила, синеокая! — покачал он головой, — мое терпение чудовищно! Что еще я должен сделать, чтобы покорить тебя? Поснимать тебе звезды с неба и украсить ими твое платье?

Его могучее тело лежало рядом на кровати. Оно пахло мужским потом, вином и дымом.

Его терпение и правда поражало. Столько женщин было вокруг и своих, и пленных, а он упрямо добивался именно ее.

— Прости, Улпард, — сказала она, — мне не нужны звезды с неба… Но сейчас я просто не могу. У меня сердце обливается кровью.

Он сел, тяжело вздохнул. Потом повернулся к ней и взял ее лицо в ладони.

— Так ты мне еще желаннее. Чем больше ты упираешься, тем больше я тебя хочу… Как бы пошли белые волосы к твоим синим глазам! Я хочу, чтобы ты вышла из моей спальни с белой косой и с моим поясом в этой косе.

— Не сейчас, Улпард.

— А когда?

— Не знаю…

Утро было хмурым. Вместо костров дымились обгорелые головешки, пахло гарью.

Норки надела свои штаны, полотняную рубаху и меховую безрукавку, расчесала волосы и обвила их шарфом вокруг шеи. Они всё еще были черными.

Пленные слуги принесли ей завтрак на золотом подносе в изящной посуде. Ей всё это было в диковинку, так же как и странная деревянная мебель, сохраняющая все изгибы стволов, из которых она сделана. Но больше всего поражало, что рурги действительно живут семьями: и мужчины и женщины вместе, и у них по куче детей!

Одной есть не хотелось. Норки позвала Паю, теперь свою телохранительницу. Пая расположилась в соседней комнате и громко храпела всю ночь. После смерти Лафреда она даже похудела, но сейчас аппетит к ней вернулся. Богатырша расправлялась с рургскими угощениями быстро и бесцеремонно.

— Это ж надо так жить! — заметила она, крутя в руке палочки для еды, которые ей не понадобились, — посуда золотая! А стол-то, стол-то какой!

Стол из черного дерева был совершенно неправильной формы, в виде какой-то застывшей кляксы.

— Жаль, что наш Лафред не дожил до этого, — добавила она.

— Ну, за это они всю жизнь не расплатятся, — зло сверкнула глазами Норки.

Рургов ей было нисколько не жаль. Сердце болело о другом.

Лишь однажды оно всё-таки дрогнуло. Норки пожалела рурга. Это было в дождливый, мерзкий день, когда все предпочитали сидеть под крышами. Огромный Доронг находился в ее комнате и рассуждал о том, что все рургские женщины ему не нравятся: они холеные, мягкотелые, бесформенные и неповоротливые. Когда их насилуешь, даже не сопротивляются.

— Как куклы тряпичные, — поморщился он, — тьфу…

— Пора растопить очаг, — заметила Норки, — зябко.

— И то верно, — согласился Доронг, — понежимся как рурги, пока мы в городе.

Он позвал своих солдат, велел им принести дрова.

— Дров нет, — ответил ему Краг, — дровяной склад сгорел вместе с амбарами.

— Как это нет? — усмехнулся Доронг, — тут всё — дрова!

— Прикажешь нарубить мебель?

— А чего ее жалеть?

Норки стало жаль столы и стулья, слишком интересной они были формы.

— Постойте, — сказала она, — я тут видела целый склад деревянных дощечек с какими-то закорючками. Давайте лучше их сожжем.

— И то верно, — кивнул Краг, — сейчас будет сделано, Норки!

Через пять минут солдаты принесли гору этих дощечек и высыпали их возле очага.

Вслед за ними в комнату вбежал пленный рург в нелепой полосатой рубахе до пят. Это был хрупкий юноша, слабенький и изящный как девица. Лицо его было очень красиво, шелковистые волосы завивались кудрями, голубые глаза были широко распахнуты.

— Прошу вас! — взволнованно заговорил он на ломаном языке дуплогов, — не жгите это!

Это же книги!

— Какие еще книги? — поморщился Доронг.

— Это не просто дощечки, — пустился в объяснения юноша, — на них записи. Видите эти значки? Этими значками здесь записаны древние легенды, стихи, пьесы. Здесь записана сама история! Прошу вас, если вам нужны дрова, сожгите что-нибудь другое!

— Ты еще будешь мне указывать? — рыкнул Доронг.

— Я вас прошу!

— Как ты вообще посмел сюда явиться?!

— Это же книги, — упрямо повторил юноша.

Доронг поднял с пола одну табличку, посмотрел на закорючки на ней, ничего не понял, поморщился и бросил ее в очаг. Краг поднес к ней горящий факел.

На лице у юного рурга появился ужас.

— Не смейте, дикари! — закричал он и бросился на Крага.

Тот выронил факел, пламя лизнуло пол. В это время рассвирепевший Доронг просто за шкирку отодрал мальчишку от Крага, швырнул его в угол и вынул свой охотничий нож.

Норки тупо следила за всем этим и не могла понять, почему ей этого мальчишку жаль.

В последний момент он смотрел почему-то на нее. Потом Доронг его прирезал. Юный рург сполз по стене вниз, голубые глаза остекленели, на красивом бледном личике застыло презрение. Норки отвернулась.

Пламя загасили. На полу осталось черное пятно.

— Вот и согрелись! — усмехнулся Доронг.

Он вытер о занавеску окровавленный нож и сунул его в кожаный мешочек на поясе.

— До чего же глупые эти рурги, — проворчал Краг, оттаскивая юношу за ноги к дверям, — нашел из-за чего подохнуть! Из-за каких-то дощечек…

Норки подошла к дождливому окну. За ним всё было серо и дымно. И так безрадостно, что хотелось умереть.

3