Сердце мастера

Непроизвольно понизив голос, чтобы не вспугнуть внезапную удачу, Оливия спросила:

– Скажите, а на эти записи можно взглянуть?

– Они не являются частью постоянной экспозиции. Но, коль уж я перед вами провинился, забыв о назначенной встрече, так и быть, пойду на уступку, – он взглянул на часы. – У меня есть еще немного свободного времени до приезда большой группы из Руана, так что, если хотите, я вам их покажу. Регламентом это не возбраняется.

Через десять минут они уже сидели в кабинете Фуко, где царил безупречный порядок. Куратор приспустил плотные римские шторы и принес откуда-то коробку со сложным шестизначным номером и несколькими архивными печатями. Перебрав папки, он достал самую тонкую и раскрыл ее перед Оливией.

– Вот то, о чем я вам говорил! Прочтите, у вас есть пятнадцать минут. А я пока займусь электронным календарем, попробую синхронизировать его со своим телефоном. Он, черт его дери, мне все карты спутал, – Фуко тягостно вздохнул и включил компьютер.

Но Оливия куратора уже не слушала, распуская строчка за строчкой полотно знакомой истории – перед ее глазами оживали новые эпизоды из жизни Доры.

Эти письма были адресованы не Якову. Дора посылала их из оккупированного Парижа какой-то Ольге – возможно, той самой подруге, которую она навещала в Перпиньяне.

«Ты не представляешь, Оленька, как изменился город за это время. Местами его просто невозможно узнать. На площади Согласия установлены указатели на немецком, повсюду мельтешат мальчишки, продающие немецкие газеты. В кафе на Елисейских Полях теперь могут позволить себе сидеть лишь офицеры вермахта, которым еда отпускается без карточек. Все остальные стоят в безумных очередях, чтобы получить по талонам хотя бы немного хлеба.

В метро спуститься я не решилась – там сплошные мундиры. С огромными предосторожностями добралась на перекладных от вокзала до Монмартра. На площади Пигаль стоял нацистский агитационный грузовик, откуда лился бравый «Хорст Вессель»[32]. Такси поблизости не оказалось: топлива в городе нет, все давно пересели на велосипеды.

Проторчав больше получаса на площади, я вдруг заметила забавный экипаж, состоящий из тощей лошади и крытого кургузого прицепа. На козлах сидел угрюмый кучер, который и довез меня на верх холма, попросив за это совсем немного денег. Я была ему невероятно благодарна: просто не знаю, как дотащила бы иначе свой чемодан до улицы Бон!

Мамы дома не оказалось, зато я застала отца. Как он постарел, Оленька, как осунулся… Таперы в синематографе давно уже не нужны, он устроился билетером. Для папы это чудовищное испытание: по нескольку раз в неделю там крутят немецкие киноленты, но парижане их бойкотируют, и залы заполнены оккупантами, которых он вынужден обслуживать!..

В квартире стоял невыносимый холод: «Бюро распределения» выделяет уголь лишь для обогрева офицерских квартир. К вечеру за мной заехал старый знакомый из молодежной лиги «Народного фронта», и мы отправились на Монпарнас.

Париж был погружен во тьму – фонари на улицах не горели, и мы передвигались по наитию…

На Монпарнасе царила совершенно иная атмосфера: на улице Гете были открыты абсолютно все театры. Возле ресторанчиков толпилась молодежь, распевая популярную песенку про туфельки на деревянных подметках, которые теперь, Оленька, носят все модницы: оказывается, нормальную обувь купить в городе невозможно.

Мы присели ненадолго в одном из заведений, где оказалось много знакомых лиц. Среди них был и баварец Удо Вебер, который меня тут же узнал и бросился расспрашивать о Монтравеле. Мы знакомы с ним уже много лет: еще с тех пор, когда он был никому не известным начинающим скульптором, стремившимся во всем подражать мастеру. Сейчас Вебер – состоявшийся творец, он широко известен в Германии. Говорят, он получает заказы от Министерства пропаганды рейха и самого Геббельса. Однако он продолжает торчать в Париже, боясь потерять связь с местным богемным миром, который постепенно от него отворачивается… Прав был Монтравель, говоря о беспринципности и бездушии этого баварца: своим творчеством Вебер популяризирует идею «расовой стерильности»… Ну, а я самим фактом моего существования ее опровергаю».

Оливия пробежала глазами оставшиеся рукописные листки и огорченно покачала головой: увлекательно, но к делу отношения не имеет…

Выходит, дневника с посланиями Якову в галерейном архиве нет. В ее списке потенциальных источников оставалось всего лишь одно имя: Луи Рошфор – ученик Монтравеля, живший одно время у него в доме и помогавший мастеру делать слепки с готовых работ для последующей их отливки в бронзе. Но сможет ли помочь этот теперь уже дряхлый и наверняка выживший из ума старик?

Шанс на удачу казался ей совсем незначительным…

XX Рувэ

С сотни миллионов евро – таким был улов Давида Рувэ за десять лет махинаций на мировом художественном рынке. Через руки этого удачливого арт-дилера прошли десятки мировых шедевров: часть из них он выкупал на торгах аукционных домов, регистрируя сделки на свою компанию, а затем перепродавал по удвоенной цене китайским и российским бизнесменам.