Сердце мастера

Дверь флигеля распахнулась. На пороге стоял молодой красноармеец с обветренным крестьянским лицом. За ним, стуча кирзовыми сапогами, выросли двое других. Сунув револьвер за пояс, молодой произнес, вглядевшись в еще заспанное германово лицо:

– Тю, товарыш Мухин, та це ж Герка… як добре у жидив заховався…

Отодвинув его в сторону, вперед вышел красноармеец постарше. Обшарив меня наглыми глазами, спросил, оглаживая пшеничные усы:

– А что, Гера, хорошо тут музыке учат? Может, и мне на пианине с твоей жидовочкой сыграть?..

Герман вздрогнул, но промолчал, облизнув пересохшие губы. На его мучнистом лице проступила испарина.

– Давай, надевай портки, да греби отсюда подобру-поздорову, племянничек, пока на штык не нарвался, – приказал усатый брезгливо. – Перед матерью твоей отвечать потом не хочется, что, мол, не уберег сосунка…

Путаясь в штанинах, Герман подался к двери, и, стукнувшись о притолоку, вывалился в ночь.

На меня он даже не обернулся…

– А хороша ягодка, – тут же осклабился третий погромщик, обдав меня запахом гнилого перегара. – Может, того… на троих расстелим?

– Делом займись! – прикрикнул на него Мухин. – Успеешь еще…

Стальное лезвие его винтовки больно ткнуло меня в спину, подгоняя к выходу. Рубашка тут же пропиталась кровью и прилипла к рассеченной саднящей коже.

Наш сад за это время изменился до неузнаваемости. Везде валялись обломки мебели, летали гусиные перья от разорванных подушек, под ногами чавкала раскисшая после дождя земля вперемешку с осколками стекол. Пахло разлитым керосином и густым человеческим страхом. Возле беседки лежали какие-то вещи, увязанные в содранные с кроватей простыни, и чернел одинокий мужской сапог.

Рядом в неестественной изломанной позе валялась большая тряпичная кукла. Широко распахнутыми неподвижными глазами она смотрела в беззвездное небо. У куклы было кроткое Сонино лицо, а на голой груди, под самым сердцем, распахнул пульсирующий зев кровавый цветок…

– Товарищ Мухин! – окликнул кто-то усатого сквозь высаженное стекло гостиной. – Исподнее с мертвой бабы снять?

– Сворачивайтесь там! На все про все – пять минут!

Вдруг в доме грохнули выстрелы, вслед за ними раздалась забористая мужицкая брань. Мухин сорвался с места и метнулся внутрь. Не разбирая пути, я бросилась к кусту жимолости, за которым скрывалась наша с Соней потайная калитка.

Над окропленной алыми маками степью восходило дрожащее солнце. Я неслась, задыхаясь, по этому щедрому цветущему полю в сторону моря, пока не споткнулась обо что-то мягкое и не полетела кубарем вперед…

Отерев грязь с лица, огляделась и обмерла.

Слева и справа, сквозь высокую траву проступали курганы изуродованных тел. Изрешеченные пулями, изрубленные шашками, исколотые штыками – полураздетые мужчины, женщины, дети…

А сзади, на окраине поселка, в багряных языках огня стояло дьявольское войско. От конницы отделились несколько всадников и поскакали по степи, добивая точными ударами тех, кто еще стонал и шевелился. Я лежала на земле ничком, привалившись к какой-то растрепанной, уже коченеющей старухе с чудовищным месивом вместо лица, и прислушивалась к приближающемуся гулу копыт. Обдав духом едкого конского пота, красный всадник пронесся мимо: в эту секунду я и сама поверила, что мертва…[38]»

Габи отложила рукопись.

– Все, больше не осилю, – вид у нее был обескураженный. – Дальше рассказывай сама…

– А дальше все объяснимо: через девять месяцев родился Яков. Розентали, спасая репутацию несовершеннолетней Доры, отдали его на воспитание своей старшей замужней дочери, пообещав, что как только они обустроятся во Франции, Дора сможет ребенка забрать.

– Погоди-ка… Выходит, Ной Волошин…

– Ее внук и прямой наследник. Я с самого начала чувствовала: что-то здесь нечисто. Но он, как паук, опутал меня сетями своей душещипательной семейной истории, а потом еще и припугнул. Думаю, он не столько на меня в этом деле полагался, сколько на Родиона: надеялся, что тот станет мне помогать, и все срастется.

– А вот здесь он просчитался, – Габи сверкнула удовлетворенной улыбкой. – Ты справилась с этим сама и утерла нос им обоим! И как теперь планируешь поступить?

– Как? Отдать Волошину дневники.

– Ты очумела, Илиади? Сделаешь этому интригану такой подарок?

– Нет. Мы с ним совершим взаимовыгодный обмен.

– Оливия, – Габи, кажется, впервые назвала ее по имени, – что ты там такое затеяла?..

Оливия ответила молчанием: эпизод с компроматом, обещанным в обмен на эту тетрадь, она предпочла от подруги утаить.

Собирая вещи, разбросанные по траве, Оливия нетерпеливо поглядывала на часы: ей так хотелось попасть поскорее домой после изматывающей и долгой поездки…

XXVIII Обмен

Открыв дверь своим ключом, Оливия тут же увидела широкую спину Саломеи: стоя перед висящей в прихожей картиной, та чистила золоченый багет старой зубной щеткой, что-то экспрессивно напевая.

– Здравствуйте, Саломея. Давно не виделись – все в какой-то беготне да разъездах!

Оливия скинула кроссовки и прислушалась – похоже, Родиона дома не было.