Сердце мастера

С радостью вернувшись к себе после схватки с соседями, Родион услышал голос Саломеи, доносящийся из его кабинета. Эту комнату она убирать не любила – боялась перепутать местами бумаги и папки, протирая тряпкой стол, и как бубонной чумы опасалась нового компьютера. Его обтекаемый бесшовный корпус и глянцевый, без единой царапины, дисплей вызывали в ней священный трепет – плавными взмахами микрофибровой метелки Саломея смахивала с «макбука» серебристое крошево пыли, что-то приговаривая.

Родион остановился в дверях и прислушался: что она там бормочет?

– Это ж надо, куда ни сунься – сплошные куртизанки. И ведь никакого разнообразия, все одно и то же!

– Простите, что вмешиваюсь в процесс, – улыбнулся Родион. – Зашел вот за портфелем… Вдруг слышу: вы сами с собой разговариваете.

– Так ведь не с кем пообщаться, месье Лаврофф, работаю в полном одиночестве! Вот картинки от тоски и разглядываю… Дама эта, что у вас по всей квартире раскидана, наверное, актриса известная? Уж простите, что интересуюсь, а только куда ни ткнусь – все она.

– Какая дама?

– Ну вот же она в рамочке в шкафу с прошлой зимы стоит… И у мадмуазель на столе такая же валяется.

– А, вы об «Итее», – сообразил Родион. Действительно, после недавней встречи Оливии с Волошиным в доме появился еще один эскиз с изображением исчезнувшего шедевра.

– Я уж не знаю, как ее звали, а только думаю, что раз с женщины картины пишут и из камня ее ваяют – непростая это женщина!

– А где вы в камне-то ее увидели?

– Ну, может и не в камне, а в мраморе или в гипсе… Я толком не разобрала, – вдруг смутилась Саломея, изучая сверкающий свежевымытый паркет.

При изрядной доле недостатков – которые, впрочем, Родион ей охотно прощал – были в горничной два замечательных качества: обязательность и честность. Врать Саломея до смешного не умела.

Родиону достаточно было задержать на ней взгляд, чтобы та призналась.

– Я папочку одну, прибираясь у мадмуазель, ненароком обронила. А оттуда картинки черно-белые так и посыпались – фотографии всякие музейные…

– И что же?

– Так вот там эта дама и стояла! Такая же голая.

– Пойдемте-ка, покажете.

Родион последовал за горничной в соседнюю комнату, где Оливия обустроила себе рабочий уголок.

– Вот эта папочка?

– Она самая!

Родион вытащил из-под прозрачного пластика пачку распечатанных на принтере нечетких фотографий. Внизу каждого снимка значился инвентарный номер дипломатического архива. Значит, Оливия и до него добралась… Ее упертость и въедливость начинали вызывать в нем искреннее уважение.

– И где же здесь «Итея»? – скептически поинтересовался Родион.

– Так вот она! За мужчиной срамным пристроилась…

«Срамным мужчиной» оказался великолепный «Прометей» работы Удо Вебера. Эту скульптуру вместе с десятками других тот выставлял на своей персональной выставке в Париже весной 1944-го – на том самом культурном событии, в котором наотрез отказался участвовать Октав Монтравель.

Родион присмотрелся повнимательнее: сбоку на снимке стояла пометка: «ЖДП, Зал 14».

– Вот я и говорю: не иначе великая была женщи…

– Простите меня, Саломея… я вам чуть позднее о ней расскажу, – отмахнулся от нее Родион, разглядывая снимок.

Обрадовавшись, что месье не стал обвинять ее в излишнем любопытстве и склонности к шпионажу, горничная резво ретировалась на кухню.

– Я так обрадовалась, что удалось выяснить, каким поездом в Германию отправились работы Лебаска и Вергилия, что фотографии толком и не рассмотрела… Решила забрать копии на дом – это администрацией архива не возбраняется, они ведь давно в свободном доступе, – объясняла ему Оливия по телефону, пользуясь перерывом между лекциями.

– Рано или поздно, мы бы и сами это заметили. Но какова Саломея! Ничто от ее пристального взора не ускользает… «Прометей» Вебера стоит на фотографии на первом плане, а «Итея» – в самом дальнем углу среди прочих скульптур. Сразу и не разглядишь.

– Да, надо бы почаще привлекать к делу нашу Виолетту Жабо[43], – пошутила Оливия. – А ты уверен, что она не обозналась?

– Абсолютно! Помимо эскизов, сохранились фотографии, где Монтравель работает над статуей в своей мастерской. Это она.

– В «зале четырнадцать», который упоминается в транспортных документах, хранилось личное собрание Удо Вебера. Как ты и предполагал, оно не было официально инвентаризировано, поскольку не относилось к государственному конфискату. Можно предположить, что среди его трофеев были и предметы, похищенные из мастерской Монтравеля… Теперь уже ясно, что и «Итея» досталась баварцу!

– Ее отправили в Германию вместе с остальными шедеврами из «южной зоны», это очевидно, – согласился Родион.

– Знаешь, раз круг замкнулся на Вебере, надо бы побольше разузнать о его судьбе. Габи мне тут подсказала одно имя…

– Ты о ком?

– У официального скульптора рейха было несколько биографов. Один из них давно живет в Париже. – Он большая величина, этот Штакельберг! Боюсь, со мной разговаривать не станет…

– К чему ты клонишь, Иви? Не ходи вокруг да около…

– Тебе он не откажет. Организуй для меня эту встречу… пожалуйста.