Сердце мира: часть первая

— Спасибо! Ну, в самом деле! — он ринулся к выходу, уже выскочил в коридор, вдруг опомнился и вернулся, сунув лицо в проем. — Я все верну!

После этого друг исчез окончательно.

Эртанд долго смотрел ему вслед. Затем взял чистый ошейник, стило и начал рисовать сложный иероглиф. Думать не хотелось — мысли могли завести в такие дали, куда заходить не следовало. А что еще могло спасти от самого себя, как не тяжелый труд?

Стило рисовало на обруче линию за линией. Нат "рабство" был настолько сложным, что покрывал узором почти всю узкую ленту металла. А ведь в него вплетались дополнительные мотивы. Прямые, жесткие штрихи — чтобы рабы не могли лгать, когда им приказывают. Острые углы, изломы — чтобы они не смели ослушаться хозяев и выполняли каждое требование. Узлы — чтобы ошейник нельзя было снять без применения магии. Рабство — это пожизненно.

Маг не отрывал стило от обода, хотя руки слегка подрагивали. Подлинное искусство тинатов крылось не в том, чтобы создать сложный рисунок, а в том, чтобы наделить его силой. Каждый мастер добивался этого по-своему. Улланд говорил, что воображаемой иглой захватывает внутри себя нить и как будто бы вышивает предметы, которые нужно зачаровать. Эртанд находчивостью похвастаться не мог и пользовался классическим способом — представлял, как будто из него через стило течет струйка магии.

Один Иль знал, как это выматывало. Эртанд взмок от напряжения. По виску потекла раздражающая капля. Маг наклонил голову, чтобы щекотание не отвлекало от работы. Он уже почти закончил нат. Будет обидно, если рука сорвется на последних штрихах.

Острие вывело завершающий завиток. Капля пота сорвалась со щеки.

Кап!

Плеск почудился такой, словно она упала в море. Эртанд моргнул. Когда он открыл глаза, мир изменился.

Все состояло из кривых линий. Очертания и цвета предметов сохранились, но теперь на них как будто накладывался второй слой — рисунок углем, состоящий из узлов, широких и узких лент, неизвестных символов. "Схема", — снова, как перед трапезной, пришло на ум. Малая часть иероглифов постоянно приобретала новую форму, ходила волнами, не замирая ни на миг. Большая же оставалась неподвижной, будто высеченная резчиком на каменной плите.

И все же от них рябило в глазах. Эртанд собрался опустить веки, как советовал Улланд, и…

И не стал этого делать. Любопытство победило.

Попытка разобрать что-то в хаосе линий отзывалась острой болью во лбу. Поморщившись, маг опустил взгляд и лишь сейчас заметил, что тоже состоит из вихрящихся линий.

От неожиданности Эртанда вздрогнул и выронил стило. Оно со звоном покатилось по каменному полу. Неимоверно сложный узор в груди мага изменился и сплелся по-новому.

Эртанд затаил дыхание, следя за линиями. Он сообразил, что нат — а это не могло быть ничто иное, кроме как отражающий его сущность иероглиф, — отреагировал на страх. Сейчас он уступал место интересу, и схема опять медленно меняла очертания. В то же время некоторые линии оставались неподвижными, а на их фоне складывались новые узоры.

Маг внимательнее к ним присмотрелся. Казалось, он мог узнать некоторые, но какая-нибудь черточка вдруг извивалась червем и значение ускользало. Эртанд закусил губу, выискивая хоть что-то знакомое.

Нашел. В середине груди жесткими прутьями вклинился намертво въевшийся в память и иногда снившийся по ночам нат. Эртанд был готов поклясться, что это "рабство", но все-таки заметил некоторые отличия. К примеру, не было добавленного на ошейники рисунка, который заставлял говорить только правду. Зато было много другого, что цеплялось за края иероглифа, опутывая новыми и новыми смыслами.

"Несвобода", — внезапно понял Эртанд. Это не "рабство", это близкий ему по значению нат "несвобода".

Линии опять понеслись в безудержном танце. От их хороводов начало тошнить. Эртанд не выдержал и закрыл глаза, для верности положив сверху ладонь.

Так он сидел почти четверть часа, отмеряя время по собственному сердцебиению и слушая обрывки тинатских разговоров за окном. Никто не обсуждал ничего стоящего, ничего настоящего. Болтали обо всякой чепухе: мозолях от сандалий, каше на завтрак, несносном ученике, который поленился выучить урок. Кое-кто беспокоился о подтопленном огороде, но решил, что Вигларт со всем разберется. Он же настоятель.

"Надоело".

Эртанд встал, положил ошейник в сундук для готовых изделий, убрал стило в ящик с инструментами, а затем направился к двухэтажному флигелю, в котором жили женщины. Магов среди них не было, только "служанки для утешения", как любовниц стыдливо именовали в документах. Тинаток селили в отдельных обителях.

Еще возле крыльца душновато запахло цветами. Из окна лилась неумелая мелодия лиры. Игравшая девушка иногда не попадала в ноты, и подпевавшие подруги ее журили. Кто-то в глубине дома громко рассмеялся.

Весь мир мог встать с ног на голову, но в царстве женщин не менялось ничего.

От мысли, как Эртанд прижмет к себе Юссис, настроение понемногу улучшалось. Маг взбежал на второй этаж и постучал в комнату любовницы.