Сердце Москвы. От Кремля до Белого города

Гостиница соединялась с полукруглым зданием во дворе, которое было отведено для торговли. Там по периметру находились 50 магазинов без окон и дверей, только с решетками, а середину заняло Чешское торговое общество. Но когда гостиница стала привлекать много постояльцев, а торговый базар, наоборот, не пользовался популярностью из-за неудобства и темноты, то в 1873 г. его переделали в ресторан, а для освещения накрыли здание стеклянной крышей (переделки производил архитектор А.Е. Вебер, которого Пороховщиков выписал из Вены. Этот же архитектор строил и доходное здание Пороховщикова на Тверской, № 28). Частый переплет потолка приводил к таким анекдотическим рассказам, как переданный Гиляровским: «Сидели однажды в „Славянском базаре“ за завтраком два крупных афериста. Один другому и говорит:

– Видишь, у меня в тарелке какие-то решетки… Что это значит?

– Это значит, что не минешь ты острога! Предзнаменование!

А в тарелке ясно отразились переплеты окон стеклянного потолка».

Он же писал, что «Славянский базар» первое время был единственным рестораном в центре города, все остальные назывались трактирами, так как их посещали главным образом купцы.

Вот описание известного московского писателя, автора книги «Китай-город» П.Д. Боборыкина: «Зала, переделанная из трехэтажного базара, в этот ясный день поражала приезжих из провинции, да и москвичей, кто в ней редко бывал, своим простором, светом сверху, движеньем, архитектурными подробностями. Чугунные выкрашенные столбы и помост, выступающий посредине, с купидонами и завитушками, наполняли пустоту огромной махины, останавливали на себе глаз, щекотали по-своему смутное художественное чувство даже у заскорузлых обывателей откуда-нибудь из Чухломы или Варнавина. Идущий овалом ряд широких окон второго этажа, с бюстами русских писателей в простенках, показывал изнутри драпировки обои под изразцы, фигурные двери, просветы площадок, окон, лестниц. Бассейн с фонтанчиком прибавлял к смягченному топоту ног по асфальту тонкое журчание струек воды. От них шла свежесть, которая говорила как будто о присутствии зелени или грота из мшистых камней. По стенам пологие диваны темно-малинового трипа успокаивали зрение и манили к себе за столы, покрытые свежим, глянцовито выглаженным бельем. Столики поменьше, расставленные по обеим сторонам помоста и столбов, сгущали трактирную жизнь. Черный с украшениями буфет под часами, занимающий всю заднюю стену, покрытый сплошь закусками, смотрел столом богатой лаборатории, где расставлены разноцветные препараты. Справа и слева в передних стояли сумерки. Служители в голубых рубашках и казакинах со сборками на талье, молодцеватые и степенные, молча вешали верхнее платье. Из стеклянных дверей виднелись обширные сени с лестницей наверх, завешанной триповой веревкой с кистями, а в глубине мелькала езда Никольской, блестели вывески и подъезды».

По рассказам Гиляровского, а он был знатоком ресторанной и трактирной московской жизни, «обеды в ресторане были непопулярными, ужины – тоже. Зато завтраки, от двенадцати до трех часов, были модными, как и в „Эрмитаже“. Купеческие компании после „трудов праведных“ на бирже являлись сюда во втором часу и, завершив за столом миллионные сделки, к трем часам уходили. Оставшиеся после трех кончали „журавлями“.

– Завтракали до „журавлей“, – было пословицей. И люди понимающие знали, что, значит, завтрак был в „Славянском базаре“, где компания, закончив шампанским и кофе с ликерами, требовала „журавлей“.

Так назывался запечатанный хрустальный графин, разрисованный золотыми журавлями, и в нем был превосходный коньяк, стоивший пятьдесят рублей. Кто платил за коньяк, тот и получал пустой графин на память. Был даже некоторое время спорт коллекционировать эти пустые графины, и один коннозаводчик собрал их семь штук и показывал свое собрание с гордостью».