Сердце на Брайле

Еще учительница сказала, что рада моим успехам и что дружба – это большая поддержка не только в школе, но и в жизни вообще. Конечно, она сама не знала, что попала в самое яблочко.

– Вы абсолютно правы, – сказал я, – мне очень повезло, что мы дружим с Мари-Жозе. Но с другой стороны, я снизился.

– Снизился?

– Да, знаете, когда чувствуешь себя совсем маленьким рядом с кем-то, кто гораздо умнее…

– Ты хочешь сказать, смирился.

Смирение. Чувство собственной слабости, незначительности, из-за которого человек добровольно принижается, подавляя гордость.

– Да, именно так. И, знаете, тут дело не только в музыке… Когда у нее выдается свободная минутка, она читает философию… А до знакомства с ней я даже не знал, что такое существует. Вы знали, что «философия» переводится как «любовь к мудрости»?

– Нет, не знала. Видишь, ты тоже меня кое-чему научил.

С тех пор как Мари-Жозе ослепла, после выполнения домашней работы и разработки плана действий на завтра она просила меня почитать что-нибудь о философии из ее библиотеки – а там книжки стояли с такими названиями, что закачаешься. Мари-Жозе сказала, что потом у нас будут занятия по философии в школе и что если бы она не занималась музыкой, то точно выбрала бы этот предмет в качестве специальности, но теперь выбора у нее нет. Один раз мне очень захотелось ее удивить, поэтому я стал искать информацию о великих философах. Я составил конспекты по Платону и Аристотелю: что-то там про пещеры, тени и всякое подобное[59]. На следующий день я подвел разговор к этой теме, чтобы доказать ей, что я не такая уж деревня. Точнее, вообще не деревня. Начал я с того, что, на мой взгляд, в истории было два великих философа – Платотель и Аристон… и на этом сдулся. Мари-Жозе рассмеялась и объявила, что я настоящий гений. Но я не знал, радоваться или плакать.

Многое в Мари-Жозе удивляло и восхищало меня. Мы оба очень боялись, что однажды учителя попросят ее прочесть что-нибудь на уроке. Чтобы избежать этого, я всегда поднимал руку, и тогда спрашивали меня. Остальные могли думать что угодно, мне плевать! Каждый раз я тянул руку так, будто от этого зависит моя жизнь (так оно немного и было). Но однажды учительница литературы попросила нас прочесть очень сложное стихотворение какого-то молодого поэта, который только и делал, что сбегал из дома, а потом вдруг совсем перестал писать стихи, чтобы продавать оружие где-то в Африке. В итоге его нашли в Марселе, и ему пришлось ампутировать ногу. Если спро́сите меня, из-за таких историй не очень хочется становиться поэтом. Короче, учительница вызвала Мари-Жозе, и я подумал, что всё, катастрофа, конец света. Я побелел, как тетрадный лист, и почувствовал, как на лице проступают клеточки, и поля, и даже скрепочки – настолько мне стало плохо. Я прокрутил все возможные варианты. Был даже готов рухнуть со стула и кататься по полу, чтобы отвлечь внимание, – и черт с ней, с гордостью. Но ничего не потребовалось, потому что Мари-Жозе выдала стихотворение так, из ниоткуда. Я снова подумал, что она меня за нос водит со своей слепотой с самого начала. Иначе как объяснить, что та рассказала, не сбиваясь, эту историю про поддатый корабль и индейцев, словно заведенная?[60] У всего есть свои пределы, даже у Мари-Жозе, несмотря на виолончель и любовь к мудрости.

После урока, стоя в очереди в столовую, я спросил, не стало ли лучше ее глазам.

– Ты это из-за стихотворения спрашиваешь? Глаза тут ни при чём. Во-первых, Артюр Рембо – мой любимый поэт. Во-вторых, я знаю сотню стихов… Просто так совпало, понимаешь.

– Ну, Мари, как это вообще всё у тебя в башке умещается? Это физически невозможно!

Она ласково улыбнулась. Наверняка из-за этого «Мари». Оно само вырвалось: Мари. И всё. Словно я впервые обратился к ней на «ты». Она пожала плечами. Мари. Мари. Мари. Вышло так же неловко, как предложение руки и сердца.

– Несколько лет назад я долго болела. Так началась эта болезнь глаз. Я не могла ходить в школу, но много занималась. Чтобы убить время, я даже выучилась играть на пианино.

– Сама?

Она пожала плечами.

– Это не очень сложно. Нажимаешь туда, куда следует, и всё. Пианино – это так, баловство. Я не отношусь к нему серьезно.

– Если хочешь знать, я начинаю понимать, почему ты не видишь… Это как в гонке «Формулы 1»: когда чемпион слишком силен, пропадает интрига и ему навязывают этот гандикап[61], ну то есть ставят препятствие. С тобой случилось то же самое: Бог тебе устроил препятствие, чтобы дать фору всем остальным.

– А ты теперь веришь в Бога?

– Это фигура речи. Можешь назвать Бога случайностью, если хочешь… Помнишь, что говорила учительница про того поэта-умника, с гангреной и отпиленной ногой?.. Короче, я думаю, что там та же история с гандикапом. Чем ты лучше, тем тебе хуже. Я-то ничем не рискую, но очень волнуюсь за тебя и Хайсама.