Сердце Охотника

…Но ты сделал меня сильнее!

Ладонь тяжело скользит по спине, я чувствую под его пальцами каждый свой позвонок.

…Я почти простил тебе Дикарку. Но, возможно, дело не в ней. Возможно, это только между мной и тобой.

Стиснув зубы, дожидаюсь, пока он уберет свою руку с моего затылка.

Самец поднимается с колен. Молчит. Не думаю, что он узнал ответ на свой вопрос. Скорее получил еще несколько.

Он щурит глаза. Удивлен. Насторожен. Уверен, дело в моем Провале, только черта с два Самец понимает, что это такое, даже если Лесс ему рассказала. А я уж точно не собираюсь упрощать ему жизнь.

Время заключения закончилось. Время размышлений тоже!

Удача улыбается мне всеми своими клыками. Я получил нормальную еду, чтобы набраться физических сил. И Самца – чтобы набраться сил духовных. Уверен, будет и что-то третье. У судьбы появился на меня план.

Теперь я готов. Я чую свой скорый побег так, словно у будущего есть запах.

– А что с тобой не так, а, Самец? – спрашиваю я, поднимаясь с пола. – С тобой ведь тоже что-то происходит. Ты меняешься. Я бы даже сказал, твое тело к чему-то готовится. А я знаю только одну метаморфозу, которая может происходить с Волками. Интересно, как ты объяснишь это Вере, урод.

На урода он не обижается. Разворачивается – и уходит.

И еще не успевает закрыться за ним дверь, как в моей сумрачной тюрьме появляется Крошка Доррит. Останавливается на пороге так резко, что из миски, которую она несет, едва не выплескивается бульон. Неужели моя подружка не ожидала увидеть меня вне клетки и всего-то с одном браслетом? Приятно, когда перед тобой трепещет Волчица, пусть и такая мелкая.

Я словно невзначай повожу рукой, звякаю цепью – пусть видит, что мой «браслет» сидит крепко. Волчице и в самом деле становится спокойнее. Она собирается оставить миску у порога, но я движением головы прошу поднести еду поближе. Вот так, в самый раз… Рывок – и я оказываюсь перед ней быстрее, чем Крошка Доррит успевает выпрямиться. Она застывает – впервые находится так близко ко мне без преграды из металлических прутьев. Дыхание частое, взгляд испуганный, настороженный. Но она не уходит, даже не отступает, и это решает все.

Цепь натянута, я и на сантиметр вперед не продвинусь. Поэтому отступаю на шаг – здесь ничто не сковывает мои движения – и говорю:

– Подойти.

Она медлит.

Сглатываю ком в горле. Мне очень нужно, чтобы она подошла.

Молчу. Не двигаюсь. Пусть привыкнет, пусть убедится, что я не хочу от нее большего, чем то, о чем она уже догадалась. Наверное, сейчас жар от меня исходит сильнее, чем от нее.

Она чуть подается вперед – легкое, едва заметное движение. Еще не «да», но уже «может быть».

– Ближе, – мой голос охрип от физического желания и осознания того, что дверь осталась незапертой.

И Волчица делает этот шаг. Высшая степень доверия – мне, Охотнику, семь месяцев просидевшему в клетке, мечтающему сбежать. Ведь теперь, чтобы получить долгожданную свободу, мне стоит лишь обхватить голову Волчицы ладонями и резким движением повернуть в сторону, до хруста шейных позвонков.

Я поддаюсь фантазии. Медленно пропускаю волосы Доррит сквозь пальцы и чувствую под своими ладонями ее прохладные ушки. Легонько, совсем немного, наклоняю ее голову в одну сторону, затем в другую. Я почти слышу этот хруст… Теперь справиться со своим видением куда сложнее. Я взведенный курок. Едва не взрываюсь от переполняющих меня эмоций, от осознания этой тонкой, физически ощутимой грани между чужой жизнью и смертью, которую так легко могу переступить. Даже имею на это право.

Но вместо этой фантазии я начинаю воплощать другую. Перемещаю большой палец правой руки на ее губы, тонкие, сухие. Мну их, пока не упираюсь подушечкой в зубы. Очень медленно провожу по десне от одного клыка до другого. Чувствую, как они выпирают из-под тонкой кожицы. Вот оно – главное отличие Волков. И главное их оружие.

Крошка Доррит застыла. Кажется, даже дышать перестала. Возможно, испытывает то же, что и я несколько минут назад, когда обхватил руками ее голову – сдерживает себя, чтобы не пустить клыки в дело, и это требует огромных усилий. Настолько, что сопротивление рождает желание, противоположное жажде убийства.

Я скольжу руками ниже: по ее шее, ключицам… Ныряю под майку. Несмотря на долгие месяцы отсутствия практики, руки сразу вспоминают это сногсшибательное ощущение: когда маленькая упругая грудь ложиться в ладонь, как в колыбель. Волчица резко выдыхает, прикусывает губу – сильно, возможно, до крови – и отступает, не дотянуться. Но не уходит.

Тихо звякают цепи, когда я опускаю руки.

Некоторое время, шумно дыша, мы стоим друг напротив друга. Уже слишком темно, чтобы я мог рассмотреть ее взгляд. Вижу только, как быстро поднимаются и опускаются острые плечи.

Едва не пропускаю ее рывок ко мне. Она метнулась тенью – и вот я чувствую ее тельце, льнущее ко мне, и вкус крови на жестких губах, в которых вдруг проявляется мягкость.

Сгребаю ее в охапку. Прижимаю к себе так сильно, что из нее вырывается стон. Шарю руками по ее телу – мне его мало, мало, мало!