Сердце Отчизны

У древней «Пречистой», где он с детской верой в сердце возносил дары в алтаре, на самом священном и почетном месте России, – положили кости одного из величайших русских людей, – тело мученика, перед которым царь Алексей молился на коленях, выпрашивая отпущения дедовского греха.

Этот строгий богатый собор видел его живого в митрополичьем блеске, укоряющего всенародно и громогласно венчанное чудовище, захлебнувшееся в разврате и крови.

Филипп Колычев не мог быть пышным князем церкви и упиваться властью, почетом и несметными богатствами. Он жил всеми своими душевными силами заодно с гонимыми, с их слугами и крестьянами. Он из своих высоких прав помнил крепко только одно право печалования за несчастных. За него он готов был идти в страшный застенок Малюты и на казнь.

Этот митрополит всея Руси умел не только перебирать пальцами драгоценные архипастырские четки, носить золотые ризы и митры. Он был энергичным, мудрым деятелем, он создал культуру Европы на полярных Соловках, умел быть превосходным хозяином и изобретателем-инженером. Такое сочетание точного, ясного ума, сильной воли и духовной крепости производило неотразимое обаяние и подобно сиянию на иконе окружало его лучами избранничества.

Стоишь у серебряной кованой гробницы в древнем храме, когда богомольцы уже ушли, но еще носится в воздухе аромат ладана, и слово за словом воскресают в памяти былые драмы, – стремительные, роковые диалоги, страстная борьба этих двух лиц, из которых одному принадлежало настоящее, а другому – будущее.

Над столькими страданиями и преступлениями история произнесла свой приговор: одному – ореол святости, мирная гробница у подножия Распятого, апостолом которого он был; другому – одна из многих могил, где лежат грешные кости, в мрачной усыпальнице царей в Архангельском соборе. В этом месте, полном тайной жути, ни одна живая душа не преклонит молитвенно колени, ни одно сердце не найдет источника сил и тайной благодати. Те цари и князья, о которых мы теперь читаем в книгах, о которых сложены песни, романы и драмы, – они не создания поэтов, они были еще так недавно живыми, и не разбирая путей, хватались за власть жадными хозяйскими руками. И вот их жалкие косточки под тяжелым камнем, и Россия уже давно отвернулась от них, осудила их строгим судом во имя торжества вечных начал Филиппа Колычева.

XVІIІ. Нет слов

Нет слов, чтобы выразить, как я люблю.

Когда я говорю о тебе с другими, слезы вскипают во мне и голос прерывается.

Когда я вижу тебя, я кидаюсь к тебе на грудь и забываю все.

Твое присутствие наполняет меня сладостью совершенного покоя. Твое присутствие непрерывно ощущает душа.

Нет больше одиночества. Я все прощаю жизни, потому что ты со мною, моя радость. Я все умею прощать, потому что твои несовершенства просвечивает неизреченность Красоты.

Нет слов, чтобы выразить, как я люблю.

Душа дрожит нежностью нежнейшей музыки. В ней страстность певучей скрипки; в ней прозрачные переливы арфы; в ней глубокая задумчивость виолончели и вздох гобоя.

Как оркестр, она поет стозвучный гимн любви.

Не надо вспоминать прошлое. Надо беречь силы для грядущего. Не надо оглядываться на страшные минувшие дни, чтоб не окаменеть от ужаса, как окаменела жена Лота.

Со мною моя любовь.

Нет слов, чтобы рассказать, в каком сиянии моя душа, каким роскошным пламенем она пронизана и согрета.

Мне стало тепло в пустыне мира сего.

Доверчиво чувствую себя ее частью, потому что сердце прильнуло к любви своей, как пташка к родному гнезду.

Нет слов, чтобы выразить, как я люблю тебя, моя Москва. Любовью ты благословила меня.

ХІХ. Вечернее

Час заката – вечерний нежнейший час ласки, час жарких прощальных лобзаний…

Побледнели белокаменные стены Храма Христа Спасителя, но еще пылает над ним червонная его шапка, царственный венец Москвы.

Невидимое солнце разожгло червонное золото в огненный костер, с багряными и лиловыми блестками, – и горит в высоте неопалимая купина над великим моим Городом.

Нельзя оторвать взора от этого ослепительного праздника, небесного огня, от этого жаркого, роскошного рдения в вечереющей нежности воздуха.

Но еще минута – и закат угас; храм потемнел и задумчиво погрузился в спокойствие.

Голубые сумерки медленно опускаются над Пречистенским бульваром.

У входа стоят мальчики, у них в корзинках синие букетики первоцвета. И в руках у людей синие цветочки, и барышни с синими букетиками на груди улыбаются по-весеннему своим кавалерам.

Искрометные трамваи певуче скользят вдоль бульвара справа и слева. Как будто едва касаясь земли, улетают они в голубой туман, рассыпая над собой синие молнии легким фейерверком. Вспыхнула внезапно нить жемчужно-серебряного ожерелья огней в высоте столбов. Розовато серебрятся жемчужины огней одна за другою, между тем как в небе еще тают розовые вуали и паутинки поблекшего золота.