Сердце Отчизны

И не успел еще взор обнять всю эту дивную картину борьбы света с мраком в легкой игре светотеней, перед которою Рембрандт стоял бы с поникшей головой, – как вдруг чуткую тишину потряс старческий, надтреснутый от древности, но могучий голос колокола Ивана Великого. В безмолвии строго и свято прогудел он весть о наступлении заветного мига, – и в ответ ему загудела, запела, заликовала вся Москва концертом тысячи своих колоколов. Оркестром серебра и меди запел воздух апрельской ночи песнь вечного, божественного воскресения.

* * *

A внизу, по улицам великого Города, тем временем спешили последние богомольцы к своим сияющим церквам. Спешили нарядные домовитые женщины с узелками и подносами, с пасхами, куличами и красными яичками, спешили молодые девушки в белых платьях и разряженные, счастливые дети, вымолившие себе у матери эту святую ночь, – и празднична была самая пустота чистых улиц и торопливый стук пролеток с седоками, все в одном направлении, – к Кремлю.

Вот темно-красные Боровицкие Ворота, а за ними чернеют толпы в Кремле, горящем тысячью огней. Все новые человеческие потоки вливаются со всех сторон за древние стены, где сияют святыни в ожидании урочного часа. Кто забрался рано, тот уже попал за высокую узорчатую ограду, взгромоздился на ступени Красного Крыльца. Оттуда видно все как на ладони: площадь, полная народу, со множеством огоньков; Успенский Собор в колеблющейся светотени, с рдеющей золотой шапкой в воздухе; Иван Великий с яркой иллюминацией всех архитектурных линий, с шевелящимися черными фигурками в пролетах своих арок, с густой толпой на широкой лестнице; блистающие волшебной белизной и позолотой в волнах этого сумрака и этого света соборы Архангельский и Благовещенский; и внизу, подле церквей, выстроившиеся в порядке крестные ходы с золотом риз, хоругвей и крестов, с нежнейшим пением, улетающим в высоту как дыхание.

Все застыло в ожидании, объединенное чувством красоты и душевного праздничного подъема. Замерла толпа, сдержанно гудевшая в тишине; теплятся огоньки восковых свечей, сияет иллюминация. От реки веет влагой, в воздухе мягкая свежесть апреля.

И вдруг все вздрогнуло, умолкло, перекрестилось, – прогремел над головами голос древнего колокола один на один с великим молчанием ночи. За ним грянули колокола кремлевских соборов, загудело серебро Храма Спасителя, раззвонилась вся Москва, весь великий Город до последних смиренных церковок за дальними заставами, – и задвигалось золото хоругвей и папертей старых соборов, громче раздалось пенье, и в душе как робкая свеча тихо затеплилась вера, что смерти нет, что она побеждена божественной Любовью, что над трагедией человеческой жизни царит бессмертие Бога Любви.

XXIV. Тень Пушкина

Мне всегда чудится, что тень Пушкина стоит над Москвой с распростертыми, благословляющими руками.

От этого благословения исходит невидимый свет. Он согревает собою самый воздух над Москвой, проникает глубоко в недра жизни в всему дарит творческую радость.

И как же не реять великой тени над своей колыбелью?

Здесь младенец впервые открыл свои голубые глаза. Здесь отрок рос в тайных черточках своей души. Здесь поэт писал, страдал, любил, негодовал и задыхался, здесь плакал огненными алмазами своих слез. Здесь ступали его быстрые шаги, здесь звучал его смех и голос, подобный шуму вод, – здесь Тропинин писал с него в своем домике на Ленивке знаменитый портрет с талисманом на пальце. За эти старые деревья, за эти старые дома зацепились, будто облачко, части его души и остались с нами на вечные времена, – как в горах тучи, уходя прочь, зацепляются за утесы и скалы и оставляют за собою клочья воздушных своих вуалей.

Москва, – вдвойне дорогая для нас (если это только возможно!) с тех пор, как гений России освятил тебя своим рождением!.. Не новая ли незакатная звезда остановилась над тобою? Нет, это загорелось его вещее имя, – имя царя над священной столицей, имя пророка над Городом, сердцем его отчизны.

Не теперешняя, а старомодная, милая Москва лелеяла своего знаменитого сына. По московским кладбищам мирно почивают те, кого он называл своими друзьями и соратниками. Их имена золотыми буквами связаны с его пресветлым именем! Там же покоятся и те блестящие женщины, в чьих салонах впервые прозвучали его стихи среди благоговейного внимания избранных, – и те свежие[52] девушки и юные жены, чья красота повергала пылкого поэта в жар и в холод страсти.

Старая, милая Москва, деревенская хлопотунья и хохотунья, качала его колыбель и водила за пухлую детскую ручонку по своим деревянным мосткам.

Все Лефортово полно воспоминаниями, как роем золотых пчел цветущий яблоневый сад.