Сердце предводителя демонов

И враз эту возможность жизнь у него отрезала.

Хортон знал, что жена отца была ему только приемной матерью. А настоящая царствовала, ласкала и нежила своих сыновей-эндеров.

Но пожирателя это ни капли не тревожило. Не обижало и не расстраивало.

Он сполна получил любви, заботы и нежности. Всего того, что еще и не каждый родной ребенок получает от своей матери.

Он запомнил ее родной. Близкой настолько, что от одной мысли щемило в груди. Теплой, настолько, что даже в самые ужасные времена, согревала теплом и давала надежду.

Своей. Настоящей матерью.

И вот ушла она, сгинул и отец.

И Хортон превратился в машину для войн. Рассудительную, как настоящая умная машина людей, и такую же безэмоциональную. Танк можно покорежить, но ты не дождешься от него слез или жалоб.

Магический огонь можно затушить. Но он не станет выть или стенать.

Хортон пережил ранения, боль, страдания, пытки.

Время от времени его охватывала тоска. Странная, неизлечимая, глубокая. Она как старая рана коварно таилась где-то в груди и вдруг просыпалась, заставляя вздрогнуть от боли.

Когда хотелось выть на луну диким зверем, все вокруг крушить и идти в бой с мыслью о том, что уже не вернется.

Но Хортон не понимал ее. Отключал. Как отключил когда-то стенания по родителям.

А вот теперь Мадлена одним взглядом, одним поглаживанием неккалла вдруг вернула пожирателю загнанные в угол сознания, задавленные и уже почти забытые чувства.

Он злился и ощущал, как же хочется немного, всего лишь капельку ласки. Словно безродный бездомный пес, который подходит к чужому человеку. Незнакомцу на длинной дороге жизни. И пес виляет хвостом-маятником, лижет руки случайного прохожего, в надежде, что его потреплют по холке. А там — чем черт не шутят — погладял по загривку. Воображая, что он ничем не хуже тех, откормленных хозяйских собак, которым ласково почесывают пузо, гладят и целуют в сытые морды.

Хортон сглотнул. Соль на глазах защипала. Он снова тряхнул головой, прогоняя досадное наваждение.

Вот же… Ррасхетова бездна! Встретил эту амазонку — и все нутро вывернула. Словно белье перед стиркой.

Вытащила наружу швы раненых души и сердца.

Вытряхнула из складок все то, что так долго там скрывалось от глаз.

Наверное, впервые со дня гибели родителей, Хортон вновь прочувствовал это одиночество. Ледяное, словно арктический вековой снег, пробирающее до самых костей.

Скрипящее на зубах ядовитым песком пустынь и наждачкой саднящее в горле.

Он никогда не переживал по этому поводу. Вернее, запретил себе переживать.

Братья Энберские всегда были одной семьей. Поддерживали друг друга, несмотря ни на что. И знали, что они не одни на свете. Даже если Готрик чудил, а Аскольд с Дементрием ссорились не на шутку, Хортон видел, как они друг друга любили. Как защищали грудью друг друга. Как бились друг за друга в Майхахах.

Вернее, теперь уже защищали своих женщин, затем детей и только потом братьев.

Эта большая дружная семья казалась Хортону подобной густому пышному лесу. Когда каждое дерево поддерживает густая трава, уплотняя землю и не позволяя ей пересохнуть. Каждый маленький гриб защищает тенью своих веток пышный кустарник.

Где каждый в чем-то помогает другому. Питает его, оберегает от ненастий. Может и не материально — любовью, лаской.

Хортон казался себе одиноким деревом на краю бездонного обрыва. Которое научилось крепко цепляться корнями за непробиваемую даже металлом породу. Забирать всю влагу из расщелин после дождя, потому что никто не поможет, и никто не задержит ее для него.

Оно тянулось к солнцу — единственному, что ласкало его теплыми лучами и… ощущало, что даже светило иной раз наказывает жгучим жаром.

Сбрасывало опаленные ветки и листья и искало новой любви, поддержки, опоры.

Хортон сглотнул.

Теплая маленькая ладошка робко легла ему на плечо. Мурашки пробежали по спине, спускаясь вниз, по позвоночнику… Словно слабые разряды рассыпались по коже легким приятным покалыванием.

— Ты чего? — янтарные глаза смотрели заботливо. Даже если Мадлена и старалась выглядеть почти безразличной, спокойной и собранной. Ее взгляд и голос всегда ее выдавали. Да и не умела эта женщина лгать. Древнаяя, повидавшая многое, многих утратившая… Она не утратила главное… Искреннюю, как детская любовь к родителям, чистую, как первая любовь душевную правду… — Хортон? Ты в порядке?

Ррасхетова бездна! Он прижал ее руку к плечу и прикрыл глаза.

Землянин, вероятно, скрыл бы свою слабость. Притворился, что задумался. Солгал. Но зачем? Сила не в том, чтобы прятать свои болевые точки от близких, чтобы потом по ним лупили враги. Сила в том, чтобы уметь признать свои проблемы, слабости перед теми, кому доверяешь. Теми, от кого примешь даже удар в спину, если они этого захотят. Потому, что из их рук ты примешь все.

Даже смерть. Если уж так получится.

Мадлена сначала дернулась, попыталась освободить руку, а затем вдруг прижалась к Хортону.