Сердце тигра (Мура Закревская-Бенкендорф-Будберг)

В его доме, например, она мельком познакомилась с великим князем Гавриилом Константиновичем, кузеном покойного государя. Он был женат на балерине Анастасии Нестеровской, и Горький, что называется, лег костьми, дабы не только спасти их от узилища, но и помочь выехать за границу. Для этого ему пришлось задействовать величины покрупнее Зиновьева – Горький тряхнул старыми связями с самим Лениным, с которым был знаком с 1903 года, когда Мария Андреева превратила его в пособника большевиков.

Вождь мирового пролетариата все еще заигрывал со всемирно известным писателем. Ленин иногда позволял себе такие широкие жесты – просто для того, чтобы новую Россию не считали в мире разоренным погостом.

Напрасно – все равно считали…

Но вернемся к Горькому.

Художник Юрий Анненков напишет спустя несколько лет: «Что бы ни рассказывали о Горьком как о выходце из низших социальных слоев России, как о пролетарском гении, что бы ни говорили о врожденной простоте Горького, о его пролетарской скромности, о внешности революционного агитатора, о его марксистских убеждениях – Горький в частной жизни был человеком, не лишенным своеобразной изысканности, отнюдь не чуждался людей совершенно иного социального круга и любил видеть себя окруженным красавицами актрисами и молодыми представителями аристократии. Я отнюдь не хочу сказать, что это льстило Горькому, но это его забавляло. Джентльмен и обладатель больших духовных качеств, он в годы революции сумел подняться над классовыми предрассудками и спасти жизнь – а порою и достояние – многим представителям русской аристократии».

Между прочим, Анненков был не кем иным, как первым иллюстратором поэмы Александра Блока «Двенадцать». С Блоком Мура тоже познакомилась в доме Горького – познакомилась шапочно, иначе было невозможно под ревниво-недреманным оком Дуки, однако, насколько глубокий след оставила в сердце поэта сия встреча, можно судить по восхитительному стихотворению, посвященному Муре и написанному 23 сентября 1920 года:

Вы предназначены не мне.
Зачем я видел Вас во сне?
Бывает сон – всю ночь один:
Так видит Даму паладин,
Так раненому снится враг,
Изгнаннику – родной очаг,
И капитану – океан,
И деве – розовый туман…
Но сон мой был иным, иным,
Неизъясним, неповторим,
И если он приснится вновь,
Не возвратится к сердцу кровь…
И сам не знаю, для чего
Сна не скрываю моего,
И слов, и строк, ненужных Вам,
Как мне, – забвенью не предам.

Люди творческие, люди высокой духовной организации, тонких, обостренных, порою надорванных чувств вполне способны понять мучение поэта. Казалось бы, как можно влюбиться в сон? А вот – можно… Не зря же говорят мудрецы, будто мир снов – это тот мир, где мы способны достичь осуществления наших мечтаний и исполнения наших желаний, которые – увы! – несовместимы с реальностью. И снам эротическим, снам любовным принадлежит такое огромное место, что мы изумились бы, узнай подробнее о ночных видениях (и той буре чувств, которые эти сны пробуждают) самых сдержанных, самых замкнутых, самых, казалось бы, далеких от любовных переживаний людей.

Для Блока Мура была просто ярким сном, ну а для Эйч-Джи, для Герберта Уэллса, она стала сном сбывшимся.

Вот что он напишет о ней в своих воспоминаниях: «Познакомился я с ней и обратил на нее внимание в квартире Горького в Петербурге в 1920 году… Теперь она была моей официальной переводчицей. Я влюбился в нее, стал за ней ухаживать и однажды умолил ее: она бесшумно проскользнула через набитые людьми горьковские апартаменты и оказалась в моих объятиях. Ни одна женщина так на меня не действовала.

…Когда я уезжал из Петербурга, она пришла на вокзал к поезду, и мы сказали друг другу: «Дай тебе бог здоровья» и «Я никогда тебя не забуду». В душе у нее и у меня осталось, так сказать, по половинке той самой разломленной надвое монетки. Как множество подобных половинок, они не всегда давали о себе знать и, однако, всегда существовали».

Уэллс, как всякий фантаст, был изрядным идеалистом. Вообще Муре везло на людей, которые ее идеализировали! Они видели в ее поступках очаровательные порывы… в то время как она была марионеткой в руках кукловодов. Другое дело, что она оказалась достаточно практичной, чтобы получать удовольствие и извлекать для себя пользу даже от содроганий веревочек, за которые ее дергали!

Итак, если Блоку Мура являлась только в эротических снах, если Уэллсу от нее на восемь лет остались лишь «воспоминания о шепоте во тьме и жадных касаниях», то с Дукой Титка теперь регулярно делила постель, и, конечно, ни у кого даже вопроса не могло возникнуть, едет ли она со всем семейством за границу. Конечно, едет!