Сердце тигра (Мура Закревская-Бенкендорф-Будберг)

Горький встретил ее в Берлине не без раздражения: ему страшно не нравилась затея с замужеством. Супруг, который немедля после свадьбы уехал в Латинскую Америку, казался какой-то подозрительной фикцией… Однако Мура, избавившаяся от экзотического тряпья, которое она донашивала еще с дореволюционных времен (и которое, как мы помним, произвело такое неизгладимое впечатление на Эйч-Джи!), приодевшаяся по европейской моде, показалась Алексею Максимовичу неотразимой. Прежние отношения возобновились в Саарове, живописном местечке под Берлином, и окружающие понимали, что никогда еще Мура не была так дорога Горькому, как теперь.

Говорят, что женщина не способна объективно отозваться о другой женщине и тем паче воздать ей должное. Однако портрет Муры, написанный писательницей Ниной Берберовой, портрет, в котором смешались отвращение и восхищение, необычайно точен как изобразительно, так и психологически:

«В лице ее, несколько широком, с высокими скулами и далеко друг от друга поставленными глазами, было что-то жесткое, несмотря на кошачью улыбку невообразимой сладости; если бы не было этой сладости, Мура была бы мужеподобна и суха».

Кстати, о кошачьей улыбке. Как тут снова не вспомнить Шекспира: «О сердце тигра, скрытое в шкуре женщины!»

Пожалуй, рядом с Горьким у нее и в самом деле было сердце тигра. Она не любила Алексея Максимовича, и жизненная необходимость сделаться средоточием вселенной для нелюбимого мужчины надрывала ей душу, именно она и придавала ее лицу «что-то жесткое».

Единственной отдушиной для нее были «поездки к детям», а на самом деле – новые и новые попытки разыскать Локкарта или на худой конец Уэллса. Дважды или трижды ей удалось даже вырваться в Лондон, однако снова без толку. Впрочем, ей удалось восстановить там кое-какие связи: встретиться с Соммерсетом Моэмом, которого она знавала в Петрограде и в Москве, с Хиксом, Берингом и другими, завести новые знакомства (она необычайно быстро сходилась с людьми и прочно привязывала их к себе). Очень неглупый человек Владислав Ходасевич, по словам Берберовой, уверял жену насчет Муры, что «все возможно, когда дело касается ее, что у нее где-то там, за стенами «сааровского санатория», идет сложная, беспокойная и не всегда счастливая жизнь и что она говорит нам о том, чего не было, и молчит о том, что было».

Еще бы она не молчала!

А Горький в это время писал один за одним рассказы о любви, в одном из которых мы встречаем такую фразу: «Из всех насмешек судьбы над человеком – нет убийственнее безответной любви…»

Он был непроходимо печален в эту пору, а глаза его частенько наливались слезами.

Он вообще был сентиментален, и о его слезливости ходили легенды. «Нередко случалось, что, разобравшись в оплаканном, он сам же его и бранил, но первая реакция почти всегда была – слезы, – писал спустя несколько лет Владислав Ходасевич. – Он не стыдился плакать и над своими собственными писаниями: вторая половина каждого нового рассказа, который он мне читал, непременно тонула в рыданиях, всхлипываниях и протирании очков».

Да, в это время Дука протирал свои очки особенно часто. Он понимал больше, чем думала Мура, он чувствовал, что в ней нет страсти к нему, он злился из-за ее «поездок к детям», подозревал измену. Однако он и представить не мог, что его загадочная и, судя по всему, неверная возлюбленная и сама готова подписаться под его фразой об убийственности безответной любви!

Дело в том, что Муре наконец-то удалось найти своего Брюса… Несколько раз их пути вот-вот готовы были пересечься, но судьба разводила их, словно героев затянувшегося романа, – и наконец-то свела.

Помог судьбе Хикс – тот самый сотрудник английского консульства, который был вместе с Локкартом в Москве. Теперь он жил в Вене, оттуда позвонил Локкарту: «Мура здесь!» В Вене и произошла встреча.

Позднее Локкарт так напишет об этом дне: «Мура заметно постарела. Лицо ее было серьезно, в волосах появилась седина. Она была одета не так, как когда-то, но она изменилась мало. Перемена была во мне, и не к лучшему».

Да уж… Локкарт стал воистину citoyen du monde, гражданином мира, вернее, citoyen de l’Europe, гражданином Европы. Его всецело поглотила журналистика (он был звездой в международной журналистике!) и работа в Форин оффис. Его нельзя было назвать шпионом в том смысле, в каком был им, к примеру, Джеймс Бонд, однако Локкарт, безусловно, являлся секретным агентом и занимался сбором самой разнообразной информации для MI-5, отдела разведки Форин оффис. Он, в свою очередь, обладал разветвленной сетью информаторов, которые приносили ему огромную пользу и как журналисту, и как секретному агенту.