Сердце тигра (Мура Закревская-Бенкендорф-Будберг)

В ночь на 1 сентября красные отряды ворвались в здание английского консульства, а также в квартиру в Хлебном переулке, где жили Хикс, Локкарт и Мура. Мура, открывшая дверь коменданту Кремля Малькову, лично пришедшему арестовывать «проклятых империалистов», изо всех сил изображала полное непонимание русского языка. Не помогло: все трое были арестованы и препровождены на Лубянку, где размещалась московская Чека. Здесь Локкарт узнал, что, оказывается, это он вместе с Сиднеем Рейли, недавно прибывшим из Англии, организовал очередной эсеровский путч. Локкарт пока что и вообразить не мог, что это войдет во все учебники истории как «заговор послов» или «заговор Локкарта-Рейли». В эти тяжкие дни и ночи он не искал мировой славы: он думал только о Муре.

Его сначала выпустили, потом посадили вновь, однако она все эти дни оставалась на Лубянке, и он никак не мог ей помочь.

Брюс был убежден, что никто на свете не сможет спасти его возлюбленную, и если Англия рано или поздно вступится за него (это в конце концов и произошло: Ллойд-Джордж пригрозил советским вождям расстрелять их полномочного представителя Литвинова, если хоть волос упадет с головы Роберта Брюса Локкарта!), то кто вступится за Муру? Нет такого человека, в отчаянии думал он – и ошибался.

Потому что такой человек был. Яков Христофорович Петерс только и мечтал сделать что-нибудь для графини Закревской, как он ее про себя по-прежнему называл. Разумеется, не бесплатно…

Несколько лет спустя Максим (он же Алексей Максимович) Горький, влюбленный в Марию Игнатьевну (она же Мура) Будберг (она же – Закревская, она же – Бенкендорф), написал рассказик под названием «Мечта». Крошечный, незамысловатый, казалось бы, совершенно несущественный в многотомном и многословном творчестве писателя, когда б не одно «но»: сюжет был Горькому подсказан Мурой.

Повествование идет от лица малограмотного и не шибко красноречивого чекиста. Строго говоря, Горький и сам не страдал изысканностью художественной речи (некоторые недоброжелатели еще со времен Иегудиила Хламиды [5] злословили: он-де пишет ну до того неудобосказуемо, словно плохо просмоленную дратву тянет сквозь старый валенок), а потому легко изображал всяких там косноязычных и гугнивых.

Ситуация следующая. Чекист по фамилии Епифаньев, привыкший выводить «чуждый элемент» в расход пачками, до смерти хотел «настоящую графиню – чтобы с ней поспать». Однако ни разъединой графини что-то никак не попадалось в красные революционные сети. «Разные там помещицы, дворянки – их у нас в лагере сколько хошь, а графиней нету», – переживал чекист. Однако терпение его было наконец-то вознаграждено: прибежал товарищ по расстрельно-лагерному ремеслу с радостным известием: «Епифаньев, – кричит, – твою привели!» Товарищ Епифаньев ринулся на зов со всех ног, на бегу расстегивая, надо полагать, ширинку, однако, увы, его ждал грандиозный облом: графиня-то… Ох, подкачала графиня! «Являюсь, а ей лет пятьдесят, носатая, рябая!» И при этом она имела наглость уверять, что ее такой бог создал. «Ну так пускай тебя бог и…, а я не стану», – решил Епифаньев и более о графинях не мечтал, а взамен принялся размышлять о тщете и суете всего земного.

Если не считать сугубо горьковской натужно-философичной концовки, рассказ этот совершенно зощенковский, саркастически-печальный, написанный с острой неприязнью к мещанской душонке чекиста Епифаньева. Похоже, здесь нашла выход та ревность к прошлому любимой женщины, которая рано или поздно начинает доставать даже самого рассудительного и хладнокровного мужчину (а Горький, когда речь заходила о женщинах, отнюдь не был ни рассудительным, ни хладнокровным). Мура в минуту особенной откровенности открыла ему, что в сентябре 18-го года выйти из Чеки ей удалось лишь благодаря неодолимому желанию товарища Петерса «поспать» с настоящей графиней, причем не абы с какой, а именно с «графиней Закревской», которую он вожделел с первой встречи. В качестве платы оной «графине» была обещана свобода Локкарта и других англичан.

Разумеется, Мура понимала, что относительно англичан Петерс решает не все, а может быть, не решает ничего. Их так и так освободят (ибо от этого зависит жизнь Литвинова) – сие лишь вопрос времени. А вот ее свобода зависит от Петерса впрямую. И не только свобода, но и репутация. Откажи она этому белоглазому чухонцу, он ведь непременно покажет Брюсу кое-какие бумаги, которые пришлось подписать Муре тогда в Петрограде. Еще и копии его шифров покажет – копии, которые ей удалось снять с таким трудом… Да, у Муры были все основания бояться Петерса. Именно поэтому она ему и не отказала. И вскоре вышла на свободу.

Рассказывают, потом, позднее, на вопросы о Петерсе, каким он был, она называла его то добрым, то милым. Ну, ей виднее, конечно…