Сердце тьмы

И тут Нельсон поведал мне со слов Фрейи ту историю, которая вышла у нее с Хемскирком, потом, подняв на меня невинный взгляд, продолжил свой собственный не совсем связный рассказ:

– «Милая, – говорю я, – ты в общем-то повела себя как разумная девушка». – «Я повела себя ужасно! – вскричала она. – И теперь у него разрывается сердце!» Она была слишком рассудительна, чтобы не понимать, что путешествовать в ее состоянии нельзя, поэтому поехал я. Она так захотела. В мое отсутствие за ней хорошо ухаживали. Анемия. Сказали, уже лучше.

– Вы его видели? – пробормотал я.

– О да, я его видел. – Нельсон опять заговорил таким тоном, словно намеревался в чем-то меня убедить. – Видел. Подошел к нему. Глаза у него провалились на целый дюйм, от лица остались кости да кожа. Скелет в грязной белой одежде. Как Фрейя могла… Но она ведь и не… Он сидел на бревне, которое вынесло на берег, а вокруг на целые мили ни одной живой души. В больнице ему остригли волосы, и они больше не выросли. Подперев подбородок рукой, он глядел на море, на котором от берега и до неба не было видно ничего, кроме этой его развалины. Когда я приблизился, он только слегка шевельнул головой и сказал: «Это ты, старик?» Вот так. Если бы вы его тогда видели, то поняли бы, что не может быть, чтобы Фрейя любила такого человека. Нет-нет, я не говорю… Вероятно, она испытывала к нему… что-то. Но действительно убежать с ним… Никогда! Она такая рассудительная… Я принялся мягко упрекать его. Он отвечал сначала вяло, а потом на меня напустился: «Написать вам? О чем? Приехать к ней? С чем? Будь я мужчиной, я бы давно увез ее, но она сделала из меня ребенка, счастливого ребенка. Скажите ей, что в день, когда на этом рифе погибло то единственное в целом мире, что мне принадлежало, я понял, что не имею никакой власти над ней…» Вдруг он сверкнул на меня запавшими глазами и прокричал: «Она тоже сюда приехала?» Я покачал головой. Куда ей? Анемия! «Ага! Так я и знал! Тогда уходи, старик, оставь меня одного с этим привидением». И он кивнул на то, что осталось от его брига. Совсем сошел с ума! Уже вечерело, и мне не очень-то хотелось оставаться с этим человеком один на один в пустынном месте. Про болезнь Фрейи я ему не сказал. Анемия… А зачем говорить? Сошел с ума! И каким же мужем он был бы для такой разумной девушки, как Фрейя? Я даже свое именьице не мог бы им оставить. Голландские власти не потерпели бы, чтобы там поселился англичанин. Тогда я еще не продал своей плантации. Махмат, мой человек, смотрел за нею, пока меня не было. Потом я продал все за бесценок голландцу-полукровке. Но ничего. Это уже не имело для меня никакого значения. Так вот. Сел я на почтовое судно, возвратился к Фрейе и все ей рассказал. «Он, – говорю, – сошел с ума. И милая моя, он ничего и никого не любил, кроме своего брига». – «Может быть, – сказала она будто бы сама себе и поглядела куда-то вдаль. Глаза у нее сделались почти как у него. – Может, это и правда. Да! Власти надо мною я бы ему не дала».

Нельсон умолк. Я сидел точно под гипнозом, и, хотя в комнате полыхал камин, меня немного знобило.

– Вот видите, – продолжал старик, – она никогда не питала к нему настоящих чувств. Она для этого слишком разумная. Я увез ее в Гонконг. Сказали, нужна перемена климата. Ох уж эти врачи! Боже мой! Зима! Десять дней холодного тумана, ветра и дождя. Пневмония. Но знаете что? Мы много разговаривали. Целыми днями и вечерами. А с кем ей было еще… Она говорила со мной, моя родная девочка. Иногда тихонько смеялась. Смотрела на меня и смеялась тихонько…

Я содрогнулся. Нельсон поднял неясный, по-детски озадаченный и огорченный взгляд:

– Она говорила: «Я не хотела быть вам плохой дочерью, папа». А я ей: «Ну конечно, моя дорогая. Ты и не могла бы». А она полежит молча и ответит: «Как знать». Еще она несколько раз себя укоряла: «Я оказалась трусихой». Больные люди, они, знаете ли, и не такое скажут. «Я была самоуверенна, упряма, капризна. Думала о собственном удовольствии. Мною двигал эгоизм или страх…» – все сокрушалась она. Но от больных людей чего только не услышишь! Однажды Фрейя до вечера пролежала в молчании, а потом говорит: «Да. Наверное, когда день настал бы, я бы не смогла уехать. Наверное! Не знаю! Задерните, папа, штору, чтобы я не видела моря. Оно для меня как упрек в моем безумии».

Нельсон судорожно глотнул воздуха.

– Ну вот, – продолжал он через несколько секунд, тихо и невнятно. – Фрейя была очень больна, очень. Пневмония. Совсем внезапно. – Он указал пальцем на ковер.

При мысли о том, как бедная девушка боролась с безумием трех мужчин, пока, не выдержав, не усомнилась в себе самой, меня охватила почти нестерпимо мучительная жалость.

– Вы сами видите, – произнес Нельсон подавленно. – Не могла она в самом деле… Она неоднократно вас поминала. Добрый друг. Разумный человек. Потому-то я и решил сказать вам лично… Чтобы вы знали правду. Она и этот непутевый малый – разве такое возможно? Ей было одиноко, и, вероятно, на какое-то время… Самую малость. Для моей Фрейи, для такой разумной девочки, и речи быть не могло о любви…