Сердце тьмы

На самом же деле мичман действовал согласно четким указаниям, полученным от Хемскирка, которому он стал за долгие годы совместной службы на Востоке кем-то вроде верного оруженосца. В истории задержания «Бонито» поразительнее всего был его рассказ о том, как он, согласно приказу, явился в носовую каюту брига для изъятия оружия, но оружия там не оказалось. Канонир увидел лишь стойку для восемнадцати винтовок, самих же винтовок (ни единой) не нашлось, сколько ни искали по всему кораблю. Помощник капитана брига, имевший довольно нездоровый вид, выказал странное возбуждение: с настойчивостью умалишенного уверял, что его хозяин ничего не знает, что это он, Шульц, глубокой ночью продал ружья какому-то человеку на берегу реки. В качестве доказательства он извлек мешочек с серебряными долларами и сперва настаивал на том, чтобы канонир принял деньги, а затем бросил их на палубу и начал бить себя по голове кулаками, самыми страшными словами проклиная свою душу – душу неблагодарного негодяя, который недостоин жить. Обо всем этом мичман немедленно доложил своему командиру.

Чего именно хотел добиться Хемскирк, задерживая «Бонито», сказать трудно; ясно лишь, что намеревался так или иначе омрачить жизнь избранника Фрейи. При виде того, кого она целовала и обнимала, лейтенант испытывал желание вколотить его в землю. Вопрос заключался в том, как осуществить свое намерение, не пострадав самому. Донесение канонира придало делу достаточную серьезность, но у Эллена были друзья и, как знать, вероятно, с их помощью ему удалось бы выкрутиться. Мысль попросту посадить неблагонадежное судно на риф пришла лейтенанту в голову, пока он в своей каюте выслушивал доклад толстого мичмана. В свете новых обстоятельств можно было не опасаться слишком сурового осуждения – тем более если представить все как несчастливую случайность.

Выйдя на палубу и торжествующе поглядев на свою ни о чем не подозревающую жертву, Хемскирк так зловеще закатил глаза и так нелепо скривил рот, что Джеспер не сдержал улыбки. Поднимаясь на мостик, лейтенант мысленно произнес: «Погоди! Я тебе подпорчу сладкий вкус поцелуев. Клянусь: впредь, когда ты будешь слышать имя лейтенанта Хемскирка, тебе уже не захочется скалить зубы. Теперь ты в моих руках».

Удобный случай представился, можно сказать, почти естественным образом. Обстоятельства сами сложились так, как того требовала темная страсть. Никакое, даже самое виртуозное, коварство не привело бы Хемскирка к большему успеху, не позволило бы ему ощутить вкус мести с такой исключительной, такой невероятной полнотой. Ничего не подстраивая, он сумел нанести тому, кого ненавидел, сокрушительный удар в самое сердце, а потом смотрел, как тот ходит с кинжалом в груди.

Именно таково и было состояние Джеспера. Глаза его ввалились, лицо заострилось, он высох от постоянного беспокойства, движения сделались резки, жесты яростны. Его голос, усталый голос обезумевшего человека, звучал не смолкая, но в глубине души он знал: ничто не вернет ему бриг и ничто не исцелит пронзенного сердца. Подчиняясь неколебимому решению Фрейи сохранять их любовь в тайне, он превратился в неподвижную, до предела натянутую струну, которая теперь, задрожав от потрясения, порвалась. Два года Джеспер, совершенно опьяненный твердой верой в скорое счастье, ждал дня, который (теперь это было ясно) никогда не настанет. Потеря брига навсегда обезоружила его, сделав, как ему самому казалось, непригодным для любви, поскольку он более не мог обеспечить ей никакой опоры.

День за днем Джеспер бродил по городу из конца в конец и, когда оказывался в той части побережья, откуда был хорошо виден риф, неподвижно глядел поверх водной глади на любимые очертания. Прежде он, этот бриг, был для своего капитана воплощением восторженных надежд, а теперь, накрененный, неподвижный, всеми оставленный, высился над пустынным горизонтом как символ отчаяния.

Команда своевременно покинула бриг на своих шлюпках, которые были реквизированы портовыми властями тотчас по прибытии на берег. На само судно до разбирательства тоже был наложен арест, однако об охране никто не позаботился, ибо что могло сдвинуть «Бонито» с места? Ничто, кроме чуда. Ничто, кроме глаз Джеспера, который часами не отрывал от своего корабля напряженного взора, словно надеялся привлечь его к груди одной лишь силой мысли.

Вся эта история, изложенная в многоречивом письме моего друга, не на шутку меня испугала. Но еще ужаснее был его рассказ о том, как Шульц, помощник капитана, расхаживал повсюду, твердя с отчаянным упрямством, что к продаже ружей причастен он один. «Это я украл их!» – уверял он. Ему, конечно, никто не верил. Даже мой приятель полагал, будто Шульц говорит неправду, и притом восхищался его самопожертвованием. Большинство же считало, что это уж чересчур – выставлять себя вором во имя дружбы. Ложь, однако, казалась им слишком очевидной, чтобы ей следовало придавать какое-либо значение.