Сердце убийцы

Слова о доверии она проигнорировала. Нет смысла отвечать, когда и так все понятно. А Бастерхази криво усмехнулся.

— Убить кого-то просто, не так ли, моя Гроза? Не убить — намного сложнее.

Снова как наяву послышался свист плети. И стон. И запах крови. Перед глазами замельтешило избитое, изломанное тело в клочьях белой рубахи, загустевшая кровь в темных волосах… Каштановых? Или черных? Видение пришпиленного к дубу Мануэля мешалось с воспоминанием о прикованном к позорному столбу Даймом…

Она прикусила губу изнутри, чтобы болью вернуть себя в реальность. Прямо уставилась в глаза Бастерхази — на огромные черные зрачки в обрамлении пылающей радужки, залившей все пространство. На миг показалось, что рвущая боль, свист плети и запах крови это не ее воспоминание, а его. Что ему сейчас невыносимо больно, потому что он своими руками убивает единственного, кого любит, а она — она проваливается в эту боль, как в Бездну…

Она с силой зажмурилась, прерывая контакт. И заставила себя мысленно произнести: Ландеха.

Вот о ком ей нужно думать сейчас. О Каетано и девице Ландеха. Может быть, сказать: да, убей его. На твоих руках столько крови, что еще несколько капель ничего не изменят. Но только эта кровь все равно будет на ее совести. А на ее совести крови и так слишком много. Хватит.

Это не ее вина, а его. Только его. Бастерхази.

— Именно поэтому ты оставил Мануэля в живых, да, Бастерхази? — зашипела она, не обращая внимания на резко замерзшие ноги и завивающуюся вокруг них острую поземку. — Убить — слишком просто. То ли дело замучить, свести с…

— Нет! — Темный шер снова вспыхнул, за его спиной взметнулись призрачно-огненные крылья. — Как ты могла подумать, что я стану мучить ребенка!

А ведь он не сказал «это был не я», — мелькнула внезапно совершенно здравая и холодная мысль. Потому что не может себе позволить лгать напрямую. Она же всегда точно определяет ложь.

И поземка улеглась, не успев никого заморозить насмерть, а горький колючий клубок в груди внезапно растаял. Вместе с отчаянным, выворачивающим душу желанием поверить, простить, прижаться к нему и завернуться в такие теплые, такие родные крылья божественной тьмы.

Хватит с нее крыльев божественного света. Золотого света ее менестреля. Который никогда не обманет и не предаст. Она просто не даст ему такого шанса. Ведь это так просто! Надо всего лишь правильно выбирать — и не влюбляться в девяностолетних темных (или семидесятилетних светлых, не суть) интриганов, которые ее саму едва не погубили своими интригами.

— Неважно, Бастерхази. — Она повелительно подняла руку. — Я не хочу воевать с тобой, но и верить тебе я не могу.

— Я никогда не причинял тебе зла и не причиню, видят…

— Не смей! — оборвала его Шуалейда. — Не смей разбрасываться клятвами! Не смей оскорблять Двуединых!

Бастерхази отшатнулся, словно она его ударила.

Наверное, так оно и было, но Шуалейда уже не могла остановиться. Не сейчас. Не когда она наконец-то могла высказать ему все, все что кипело и жгло ее изнутри эти проклятые месяцы, что не давало ей свободно дышать, все что рвалось из нее — и уже изорвало ее саму на кровоточащие кусочки.

— Ты клялся любить Дайма, и что ты сделал? Ты почти убил его! Ты! Там, у позорного столба! Ты стал его палачом! Ты не остановил Люкреса, ты не отказался… ты… эта плеть в твоих руках… ты наслаждался его болью! Ты… убирайся сейчас же! — последние слова она кричала сквозь наконец-то полившиеся слезы. — Я ненавижу тебя, мразь! Предатель! Я никогда, слышишь, никогда тебя не прощу! Я хочу чтоб ты сдох, видят Дву…

Ее прервала жесткая рука, зажавшая ей рот, и тихое шипение сквозь зубы:

— Не разбрасывайся клятвами, девочка. Потом сложно будет передумать.

Разумеется, она укусила его за пальцы и вырвалась. И отшвырнула его самого — к послушно раскрывшимся дверям в приемную.

— Заткнись и убирайся, троллья отрыжка, — идеально ровным тоном велела она упавшему на колени и врезавшемуся в дверной косяк темному шеру, хотя на самом деле ей хотелось сломать его, порвать на кусочки, растоптать и уничтожить вместе со всей той болью, что он ей причинил.

Фрейлины в приемной смотрели на нее и на Бастерхази во все глаза, при этом зажимая рты ладонями и пытаясь спрятаться друг за друга.

— Раз ты так хочешь, я уйду, — каким-то неживым голосом сказал темный шер и поднялся с колен, придерживаясь все за тот же косяк. Тьма плескалась вокруг него рваными клочьями, и огонь казался выплескивающейся из ран кровью, и весь он был угловатым и тусклым, похожим на сломанную куклу. — Только послушай меня. Ради твоей же безопасности.

— Опять угрозы? — усмехнулась Шуалейда и нежно-нежно прошипела: — Как быс-стро кончилос-с-с твое раскаяние, мой темный ш-шер.

— Не угрозы. Не от меня. Твой раб, он жив?.. ну да, ты же… — Бастерхази болезненно дернулся, опять уставившись на оставленные Тигренком метки страсти. — Он — мастер теней и пришел за тобой. Не жди, пока он убьет тебя.

Шуалейда на мгновение замерла, не веря своим ушам. Даже головой встряхнула. Это же надо придумать такую чушь! А Бастерхази продолжил, торопливо и горячо: