Сердце внаём

Я всегда возвращался от Стеллы в приподнятом настроении. Сколько бы ни длились наши встречи, я все равно считал их короткими и во что бы то ни стало хотел продлевать. И мысленно продлевал: на улице, в гостях, дома. Не знаю, было ли написано это у меня на лице, но некоторые сетовали на его отсутствующее выражение при разговоре. А ведь я гордился умением выслушать собеседника – своим глубоко национальным качеством. Что же тогда замечала Анна, и какой ад молчаливо носила она в себе все последние месяцы? Я пытаюсь порой представить… и отказываюсь. Не могу – начинает трясти. И уши пылают, как у ученика, пришедшего в класс с неподготовленным уроком. И сердце стучит, как тогда, перед спектаклем, где я приоткрывал занавеску в ложе… Это не выразить. Можно только почувствовать и спрятать в себе… Теперь да, теперь ее боль передалась мне. И отяжелела, и окрепла, и стала мужской. И я вижу ее крест, ее мрак, ее бессонные ночи. И ее похороненные надежды. Такое всегда виднее палачу. Как убийцу тянет к месту преступления, так меня влечет к ней. Всю жизнь мечтал о нежной, заботливой, любящей жене. Получил ее – и убил. Зачем? Во имя чего? Для какой цели? Думай, не думай – ничего не придумаешь. А оправданий хватает на минуту…

Днем мы обыкновенно играли с ней в шашки. Игра нравилась обоим, особенно мне, потому что, как правило, выигрывал я. Но привычку нашу завела Анна, и поэтому раскладка доски и расстановка фигур считались ее привилегией. Настоящие шашки, однако, у нас куда-то задевались, и мы пользовались неполным комплектом шахмат, подаренных мне ко дню рождения еще в школе. Ритуал был четко разработан и опробован в мою первую больничную эпопею. Анна торжественно вносила доску и высыпала содержимое на диван – я зажимал в кулаках по черной и белой пешке и предлагал ей на выбор. Вслед за тем она расставляла фигуры, и начиналось сражение. После нескольких туров я заметил, что расстановка на обоих полях отличается и своеобразием, и неизменностью. Первые два ряда занимали пешки, третий, последний, отдавался “командному составу”, которым мы в конце игры изображали дамки. Во всем этом, в сущности, не было ничего удивительного: я был склонен считать это проявлением женской аккуратности. Но еще через некоторое время я сделал для себя любопытное наблюдение: среди офицеров последнего ряда начисто отсутствовали кони. Они мирно лежали рядом с доской или чаще – под ней.

Думая, что это всего лишь случайность, я как-то попытался поставить коня на половину к Анне. Фигура была тут же молчаливо, но безоговорочно устранена и заменена другой. Такая же участь постигла несчастное животное и на моей половине. После пары попыток я понял, что сей каприз – не случайность, а нечто осмысленное. Анна отвечала уклончиво, но в душе я сознавал причину ее аллергии. Нескольких недель оказалось достаточно, чтобы твердо разграничить мандатный состав участников матча: кони после извлечения из доски немедленно отправлялись в “конюшню”, под доску. Я не очень-то обращал внимание на эти странности и легко обходился без коней, благо что в шашках все едино. Но в тот раз… Как назло, на плите стоял суп, и Анна вышла добавить в него приправы. Поэтому фигуры начал расставлять я. Но, закончив, увидел, что у короля из моего заднего ряда отклеилось основание и он в любой момент упадет. Я решил заняться починкой попозже и, чтобы не комкать игру, поставил другую фигуру. Вы догадываетесь… Почему я это сделал, ума не приложу. В прежние времена мне бы и в голову не пришло такое. Ведь можно было заменить короля офицером или слоном. Нет, я с решительно поджатыми губами установил-таки на доске коня и, приняв боевую позу, стал дожидаться противника. Анна вошла с улыбкой, поцеловала меня, сказав, что суп получится отменный, и села напротив. Обычно она была не очень внимательна к полю и допускала в игре самые нелепые, женские ляпсусы. Но здесь… Лицо ее мгновенно вытянулось, посуровело, глаза сузились и погасли. “Дик, – прошептала она, – убери, пожалуйста. Ты же знаешь”. – “Что, собственно, должен я знать? – ощерился я. – “Что?” – “Ну, что всегда… Мы коня на поле не ставим”. – “Вы, может быть, и не ставите – вам все равно, чем проигрывать. А я ставлю, потому что одинаково играю всеми фигурами”.