Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть третья

— Я сказал, расскажи, а не доложи. — Моряк начинал откровенно веселиться. — Хочется чего-нибудь занимательного, а занимательных докладов не бывает. Для красоты можешь приврать — про высоту забора там, непроходимость чащ, вековую вражду…

— Так, монсеньор, они уж лет пять как собачатся!

— Тогда про вековую не нужно.

Муха пару раз озадаченно сморгнул.

— Скучновато дурака ловить, — внезапно пожаловался он, — а куда деваться?

Деваться «фульгатам», как и искомому дураку, было некуда. Определить, где сидел сукин кот, по звуку не вышло, разве что сторону, да и то примерно. Оставалось сразу в нескольких местах запрыгнуть на скрывавшую стрелка стену, тут-то Муха и углядел метнувшуюся за постройки фигуру. Беглеца погнали через дворы, не давая надолго скрываться из виду, и гнали, пока на задах бондарной мастерской не прижали к стенке и не скрутили, хоть злоумышленник и пытался отмахиваться. Приличной такой жердиной.

— Никого не ушиб? Случайно, само собой.

— Ну что вы! — Муха аж задохнулся. — Кто бы ему позволил?! Бочечку побольше, как раз рядом стояла, накатили на холеру, да и спеленали.

— Кого? — вопрос был прямо-таки философическим, но суть «фульгат» понял.

— Да не разберем никак! — признался он с отвращением — Спервоначалу вроде как бесноватый выходил — лаялся непотребно, на клинки пер, по всему видать — ни хрена не умеет, а туда же! Только потом весь кураж будто куры склевали. Морда белая, трясется, хоть плачь над ним.

— Не стоит он ваших слез. — Ротгер рассеянно погладил коня. — И не ваших тоже. Жаль, Бе-Ме не дожил до скверны! Последнее впечатление самое сильное, а я, увы, запомнил труса, и если б только я! Господин Кальдмеер теперь сидит, кается и даже ни в кого не стреляет. Очень грустная история.

«Фульгат» на всякий случай кивнул — он знать не знал, кто такой Кальдмеер, — это Ли после разговора с Фельсенбургом попробовал влезть в шкуру трижды спасенного собственным адъютантом адмирала. Шкура оказалась жуткой, бедняге Фердинанду и то было легче — от него не ждали ни стали, ни льда.

— Ты с ним говорить пробовал? — зачем-то спросил Лионель. Вальдес в ответ лишь поморщился, Савиньяк бы, наверное, тоже поморщился, спроси его кто между делом, говорил ли он с Рудольфом.

— Приехали, — Муха указал на прямо-таки крепостные ворота, возле которых чернели драгунские мундиры. Патруль успел прибежать и вовсю занимался нужным делом, а именно не пускал внутрь стянувшихся на дармовое зрелище соседей.

— Похвали драгун, — шепнул Лионель, придерживая Проныру, как и положено скромному охраннику.

— Дам морковку, — пообещал адмирал и не дал, зато не преминул подмигнуть расфуфыренной тетке необъятных размеров. Толстуха девически потупилась и тут же покосилась на товарок — заметили ли? Те заметили и придвинулись поближе к воротам, однако караульные никого впускать не собирались, и внушительные створки как распахнулись, так и сомкнулись. Растерянно взлаял цепной пес, шарахнулись в стороны породистые мохноногие куры, надо думать, те самые, что склевали кураж, а грязно-белый петух забил крыльями и прокукарекал что-то верноподданное.

— Отставить, — велел птице Бешеный, оглядывая немалый, хорошо выметенный двор. В ближнем углу, нарушая гармонию, кокетничала с облаками огромная лужа, совершенно неуместная в столь достойном хозяйстве, в дальнем виднелась кучка народа, от которой уже отделились «фульгат» и драгунский капитан. Мир был тесен, особенно в пределах экспедиционного корпуса, — на помощь Мишелю подоспел тот самый Бертольд, что участвовал в ловле поросенка. Вальдес драгуна тоже узнал.

— Вы не находите, что все повторяется? — осведомился он, цепляя поводья за луку седла. — Безобразия, удирающая свинья, наши встречи, даже лужа. Прошлый раз она тоже присутствовала. Это был арбалет или что-то с выдумкой?

— Арбалет, — подтвердил Мишель. — Охотничий, только запущенный жуть. За снастью ж следить надо, а тут хоть бы в тряпицу завернули.

— Безобразие, — припечатал альмиранте. — Я это искореню в память дядюшки Везелли. Вы уже вникли в местные страсти? Муха доложил о многолетней войне, но я еще ни разу не воевал с бондарем. За что он на меня покусился?

— Господин адмирал, — Бертольд как-то умудрился не заржать, — покушался не бондарь, а хозяин соседних мастерских, столярных. Пока ездили за вами, я поговорил с местным аптекарем, кажется, это главный здешний сплетник. Стрелявший, Жан Бастьен, в городе его зовут Жан Постник, живет в Мишорье с рождения, унаследовал от отца мастерскую, теперь это почти мануфактура. Постник никуда не выезжал с самой весны, так что его связь с Залем маловероятна. Зато он последние несколько лет постоянно доносит на владельца вот этой самой бондарной мастерской, которого обвиняет в государственной измене и многочисленных покушениях на его, то есть Постника, жизнь и имущество. Бондарь, Жан Скоромник, отвечает тем же.