Сердцееды

– О боже! – воскликнула Кара, и улыбка прорвалась сквозь слезы. – Ты пойдешь учиться фотографии? Я так горжусь тобой, Стелла.

– Спасибо, Кара. Это для меня многое значит, – сказала я и улыбнулась в ответ. – Но я поеду туда, только если ты мне поможешь. Мы сделаем это вместе. В противном случае никто из нас отсюда не уйдет.

– Да, хорошо, – согласилась Кара, кивая.

По ее щекам все еще текли слезы, но теперь они были другими. Может, не слезы радости, но хотя бы слезы облегчения.

* * *

Чернота. Она окружала меня, как одеяло из цемента, слишком тяжелое, чтобы я могла поднять. Не успела меня охватить паника, как перед глазами появилась красная точка. Она росла, и давление на груди ослабевало, а руки и ноги начало покалывать. Движения были сродни плаванию в сиропе, но я, продолжая смотреть на точку, толкнула себя вперед.

И тогда открыла глаза.

Я находилась в палате. Она напоминала ту, в которой лежала Кара, только теперь я была пациентом. Моя операция прошла вскоре после полудня, а сейчас, судя по темноте за окном, была почти ночь. Единственным источником света в палате была небольшая лампа на тумбочке. Ее свечение изо всех сил старалось охватить всю комнату, отбрасывая длинные тени, что исчезали в мрачных углах.

Сначала я думала, что здесь одна, но потом заметила его в кресле возле моей койки. Его длинные ноги были вытянуты, а голова перекатилась на бок – он спал. И ему явно было неудобно, а круги под глазами говорили о том, что за долгое время он заснул первый раз.

Какого черта он здесь делает?

– Оливер? – тихонько позвала я. Парень слегка пошевелился, но продолжил сопеть. – Оливер! – повторила я, в этот раз громче.

Он проснулся.

– А? Что? – пробормотал Оливер еще сонным голосом. Когда он увидел, что я очнулась, реакция была мгновенной: он вскочил с кресла. – Стелла! Ты очнулась!

Я, кивнув, приподнялась.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я и поморщилась. Бедра и вся задняя часть болели так, будто я свалилась с лестницы и приземлилась на копчик. – Где мои родственники?

– Они в кафетерии, ужинают.

– Ладно? – Я скрестила руки на груди и ждала ответа на свой первый вопрос.

Оливер вышел на свет, и вот тут я заметила его смятую одежду и растрепанные волосы.

– Знаю, я, наверное, последний человек, которого ты сейчас хочешь видеть, – сказал парень и подошел чуть ближе, – но я должен был убедиться, что ты в порядке.

– Я в порядке, – прошептала я, подняв руку, чтобы остановить его.

Я не хотела, чтобы он приближался ко мне, потому что даже в таком неопрятном виде Оливер был до боли красив. Только взглянув на него, мне захотелось потянуться и прикоснуться к нему, почувствовать его, упасть в его объятия. Но потом я вспомнила, что он сделал, и сердце и желудок болезненно сжались.

Оливер прижал кулак к губам и сделал шаг назад. Какое-то время постоял там, его грудная клетка тяжело вздымалась, а затем он опустил руку и вздохнул:

– Знаешь, я пришел объяснить тебе, почему так поступил. – Я открыла рот, чтобы заспорить – Оливер уже упустил свой шанс объясниться, – но он меня перебил: – Ты ничего не должна говорить. Пожалуйста, просто выслушай.

Я закусила нижнюю губу, не зная, что сказать. Лежа на больничной койке, я не могла сбежать от того, что собирался сказать Оливер, хотела я его выслушать или нет. И в то же время, если он прилетел сюда, только чтобы увидеть меня, разве сложно его выслушать? Может, оно и к лучшему, если парень расскажет все и уедет, потому что тогда каждый сможет жить своей жизнью. После нескольких секунд мысленных дебатов я неуверенно ему кивнула.

– Ладно, – тоже кивнув, произнес Оливер и сглотнул. – Я, правда, не знаю, с чего начать, поэтому, думаю, сначала расскажу о своей семье.

Я резко вскинула голову и со свистом втянула воздух. Я знала, что с семьей Оливера что-то не так. Я внимательно смотрела на него в ожидании, что он скажет, и через несколько минут, набравшись храбрости, Оливер продолжил говорить.

– Я никогда не знал своих родителей, – наконец признался он, и я до боли прикусила губу, чтобы не ахнуть. – Мама умерла при родах и не рассказала бабушке с дедушкой, кто мой отец. Они воспитали меня, и я до шести лет не понимал, что они мне не родители, пока дедушка не умер. В смысле, я называл их дедуля и бабуля, но никогда не обращал внимания на то, что они старше родителей моих сверстников. Так было всегда. После похорон дедушки бабушка усадила меня и объяснила, что случилось с моей настоящей мамой. Если уж говорить честно, я больше расстроился, потеряв дедушку, чем того, кого никогда не знал, поэтому бабушка отдала мне вот это, чтобы я всегда его помнил. – Оливер подцепил цепочку на шее и вытащил из-под футболки жетон. – Он был ветераном Вьетнамской войны.

– Ох, Оливер. – Я хотела сказать ему, что мне жаль, но потом вспомнила подаренную им серебряную ноту, и меня осенило. – Мамин браслет с шармами?

– Помимо нескольких фотографий, это все, что у меня от нее осталось, – сказал Оливер, едва встречаясь со мной взглядом.

Я молча переваривала информацию, пока в голове не всплыла еще одна ужасная мысль.