Серебряная дорога

— Первые два года я чувствовала ее, чувствовала, что она жива. Какая-то теплота появлялась в груди, когда я думала о ней. Но теперь ничего такого больше нет, словно огонь погас.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Анетт сделала несколько шагов к нему, обняла и прижалась щекой к плечу:

— Она мертва, Лелле. Наша дочь мертва. Я чувствую это с зимы. Что-то внутри меня сломалось… Я не могу объяснить это, но знаю, что все так и есть: Лина мертва.

— Не хочу слушать подобную чушь!

Он попытался отступить назад и вырваться, но Анетт прижалась мокрым от слез лицом к его футболке и вцепилась в кожу пальцами. В конце концов он перестал сопротивляться, затем обнял ее. Сначала слабо, но потом обнимал все крепче и крепче, словно от этого зависела их жизнь. Он не мог вспомнить, чтобы они обнимались так раньше, словно их что-то разрушило изнутри.

Когда Анетт подняла лицо, он поцеловал ее, не раздумывая. Ее кожа имела слабый привкус соли из-за слез. Анетт суетливо начала срывать с него одежду, рывком расстегнула молнию на брюках, и он понял, что сам хочет близости. На полу Анетт обвила его ногами вокруг талии, и он вошел в нее. По ее щекам продолжали бежать слезы. Ногти Анетт глубоко вонзались в кожу, причиняя боль, и именно это — боль — требовалось ему сейчас больше всего. Боль.

Потом они лежали рядом и передавали друг другу сигарету. Солнце, словно ухмыляясь, заглядывало внутрь сквозь жалюзи и раскрашивало полосами их обнаженные тела.

Анетт провела пальцем по его ребрам:

— Ты похудел.

— Не бери в голову, мне нормально живется.

— Ты худой и грязный, да и спишь слишком мало. Ты убиваешь себя.

Она встала и начала одеваться. Лелле смотрел на покрытую веснушками кожу над ее грудью и подумал, что хочет снова прижаться к ее телу. Бедра горели от царапин. Что означает их близость? Может, она решила вернуться домой и собралась рассказать об этом Томасу? Или случившееся следует держать в тайне? Ему хотелось, чтобы она осталась, но в то же время он знал, что они не смогут быть вместе. Внезапно он почувствовал страшную усталость и подумал, что сейчас заснет голый на полу.

Анетт вышла, и вскоре он услышал, как она разбивает яйца на кухне; запыхтел перколятор, зажурчало радио. Потом до него долетел запах кофе, и Анетт позвала его есть.

Когда Лелле появился на кухне, она подняла жалюзи, и кухня утонула в лучах яркого света. На какое-то мгновение ему показалось, что все стало как прежде. Лина нежится в кровати на втором этаже, Анетт сейчас пойдет, встанет на лестнице и позовет ее. Солнце словно подтверждало, что ни о каких бедах и речи не идет.

Но когда Анетт наливала кофе, он увидел морщинки, нарисованные скорбью у ее рта. Она села напротив него, на то самое место, где и сидела обычно. Только теперь она явно чувствовала себя неуютно. На столе между ними дымился омлет. Лелле тошнило от голода, когда он воткнул в него вилку.

— Не сердись, но я имела в виду именно то, что сказала: я уверена, что Лины больше нет.

— Это не играет никакой роли. Я все равно не сдамся, пока не найду ее.

* * *

Дома у Карла-Юхана все было отделано деревом и доминировали теплые тона. Уже на пороге Мею встретил пряный запах копченого мяса и сушеных трав. С ней поздоровалась женщина в переднике. Более смуглая и худая, чем Карл-Юхан, она имела те же мелкие черты лица. Улыбнулась, не показывая зубы, и обветренными руками затеребила лежавшую на плече серебристую косу.

— Ты, должно быть, Мея? Очень приятно познакомиться. Меня зовут Анита.

Она провела их на кухню, где сидел мужчина и чистил какое-то оружие, разобрав на детали. Его глаза напоминали узкие щелки, когда он поднял их на Мею. Окинул ее взглядом сверху донизу, словно снимал мерку, и Мея почувствовала, как у нее сначала защипало кожу, а потом все тело вспыхнуло огнем.

— И кто это у нас тут? — спросил он и показал на нее грязной тряпкой, которую держал в руке.

— Это Мея, — ответил Карл-Юхан, — моя девушка.

— Мея… Значит, я много слышал о тебе.

Биргер поднялся и раздвинул губы так, что Мея смогла увидеть черные бреши между его зубами. Он выглядел старым, даже, пожалуй, чересчур, чтобы иметь сына такого возраста, как Карл-Юхан, но еще достаточно крепким и сильным, в чем Мея убедилась, когда он пожал ей руку.

Ее угостили холодным молоком и ржаными булочками. Домашним черничным вареньем, окрашивавшим губы чуть ли не в черный цвет. Биргер рассказал об усадьбе и землях вокруг. Вековой лес и болото, пара озер. Хватает ягод, грибов и рыбы. По его словам, они смогли бы накормить целую деревню, и «с этой стороны все только улучшается». Анита стоя чистила корнеплоды с таким усердием, что ее худые плечи тряслись. Она особо не участвовала в разговоре. Да и Карл-Юхан тоже. Он просто сидел с блестящими глазами, крепко обняв Мею одной рукой. Свет падал ему на шею, и в его лучах проявлялись прятавшиеся близко под кожей вены. Тонкие, синие. Мее казалось, что она видела, как они пульсируют.

— Карл-Юхан говорил, что ты приехала с юга, — сказал Биргер.

— Я родилась в Стокгольме, но мы жили везде понемногу.