Серебряная клятва

Больше Хинсдро не противился. Его словно оглушили, застучало в ушах, а по краям взора расползлась на миг вязкая темень. Но все прошло: он понял вдруг, что Злато-Птица по-прежнему сидит на перильцах помоста, чистит перья. Не летит к Хельмо, вовсе и не замечая его. Кинув на нее благодарный взгляд, Хинсдро последовал за Тсино.

Народ не двинулся, когда они спустились. Разум спросил: может, люди поклонились все-таки ему, царю, просто заранее? Но у Хинсдро никогда не получалось себе лгать; он понимал: волна пошла, когда легкая нога Хельмо сделала первый шаг. И едва ли в тот миг разряженная масса вообще помнила, что у нее есть правитель. Зубы свело. Но пришлось улыбнуться.

Хинсдро и Тсино подошли. Хельмо глянул на них испуганно, его впалые щеки загорелись. Он опять шагнул вперед, прижал ладони к груди, попытался что-то сказать…

– Ты вернулся! – выпалил Тсино и рванул ближе.

Беря с собой сына, Хинсдро и опасался, что тот позволит себе какую-нибудь ребячью выходку: завопит с помоста, или побежит со всех ног, или – потеряв остатки воспитания – бросится «братцу» на шею. Тсино сделал хуже. Намного. Вдруг замерев, точно столкнувшись с чем-то, он глянул на Хельмо иначе. Робко. Снизу вверх. Выдохнул:

– Ты нас спас. Спасибо тебе.

И опустился на колени вслед за всеми.

Стало еще тише, ветер обдал нежным насмешливым холодом. В этой тишине, слыша изредка чьи-то покашливания и всхлипы, Хинсдро понял наконец, что только они и остались стоять – лицом к лицу. Он и Хельмо. Царь и воевода. Царь и…

Племянник таращился, точно проглотив язык, глупо моргал. На него хотелось закричать, но еще больше хотелось закричать на Тсино: «Ты с ума сошел? Кем ты нас выставляешь? Кто мы ему, но главное, кто он нам?» Поздно. Сын уже склонился, что теперь, демонстративно поднимать его за шиворот? Что подумает народ? Кого засмеет?

– Дядя… – шепнул Хельмо, краснея сильнее. Хорошо притворялся смущенным.

– Спасибо тебе, – овладевая собой, принимая иное решение, повторил Хинсдро за сыном. – Ты спас нас. Хотя я не верил. И я… я даже не знаю, чем тебе за это отплатить.

И пусть все увидят величие своего царя. Пусть запомнят его, а не пустую помпу, с которой вступил в город сиротка со своим странным рыжим дружком. Хинсдро тепло улыбнулся племяннику, стиснул зубы и последним преклонил колени. Голова закружилась.

– Нет, вставайте, вставайте, вы что?.. – А ведь жалко прозвучало, вот дурень!

Пробрала дрожь, когда Хельмо, склонившись, поцеловал в лоб и поднял на ноги сначала Тсино, потом его. Встретившись взглядом с внимательными, полными ожидания и нежности глазами, Хинсдро заставил себя улыбнуться снова, не вырвал рук из изувеченных, покрытых шрамами ладоней. А когда Хельмо, прошептав: «Здравствуй, дядя», сам покорно наклонил голову, он вернул благословляющий поцелуй и громко, отчетливо произнес:

– Добро пожаловать домой, мой свет. Скоро мы отметим твое возвращение и устроим пир в честь твоих обретенных друзей. Пока же продолжи путь, покажись людям.

Удалось спрятать все, что грызло и царапало. Сияя, Хельмо особенно крепко стиснул Хинсдро пальцы, прежде чем отступить, коротко поцеловал их – ну что за подхалимство! – и вернулся к лошади. Взлетел на нее, напрочь забыв о ранах. Еще более гордо, уверенно, радостно выпрямился и помахал толпе, а толпа завопила бессмысленное, бурное «А-а-а!». Но Хинсдро ясно услышал в этом: «Слава царю! Слава Хельмо!» Слава. О да.

Народ уже вставал, расправил плечи и рыжий язычник. Но еще пока он стоял коленопреклоненный, Хинсдро видел: темные глаза неотрывны от него и Хельмо, не выражают того, что должны. Никакого почтения, другое, и это другое – звериное – не исчезло, когда царь и племянник рассыпались в нежностях. Так волк мог бы охранять овечку. От всех на свете, даже от старого породистого пса.

– Вы главнокомандующий Свергенхайма? – спросил его Хинсдро. Беседы было не избежать, и стоило хоть начать самому. – Как ваше имя?

– Да. Янгред, – отозвался незнакомец с рычащим акцентом и дернул заросшим подбородком – сухо, скорее кивая, чем кланяясь. Уязвленный, но не удивленный, Хинсдро кивнул, пробормотал «Очень приятно» и все-таки пообещал:

– За ваше мужество и… заботу я отблагодарю и вас тоже. Любыми дарами.

Надменное лицо с тяжелыми веками и полными губами хранило невозмутимость, солнце ослепительно блестело на наплечниках и цепях. А волосы правда были огнем.

– Вы знаете, за каким даром я пришел. – Перчатка прошлась по прядям у виска, отбрасывая их назад. Каждый палец венчался когтем. – Более ни в чем мы не нуждаемся, разве что в крыше над головой и в скромной пище.

Учтиво улыбаясь, Хинсдро прищурился. Внутри он кипел. Бастард? Принц? Да хоть король, он не вправе держать себя подобным образом со старшими и въезжать в чужой город с видом едва ли не хозяина! Всему. И всем. Тут так не принято, такое никому не дозволено. И Хинсдро невинно, даже не зная, чем пытается уколоть, каким домыслом, уточнил:

– Неужели? И вам или вашим людям не приглянулось в пути ничего больше?